Рассказы о первой любви для детей 7-10 лет
С. Георгиев «Таня + Саша»
Одна девочка по имени Таня полюбила своего одноклассника Сашу.
С того же дня Таня стала называть Сашу не иначе как дураком и при каждом его появлении усердно крутила пальцем у виска.
Трижды за переменку Таня швыряла в Сашу мокрой тряпкой и однажды попала.
Вечерами, гуляя с собакой, Таня из автомата звонила Саше домой и противно хрюкала в трубку.
А самой большой Таниной удачей стал урок физкультуры, когда она тайком пробралась к мальчишкам в раздевалку, отыскала Сашины брюки и связала штанины таким замысловатым узлом, что Саша развязывал потом этот узел в течение трёх оставшихся уроков — математики, физики и русского языка.
Но это ещё не всё.
Мальчик Саша в свою очередь по уши влюбился в одноклассницу Таню, которая называла его не иначе как дураком.
В ответ Саша всегда швырял в Таню мокрой тряпкой и всегда попадал.
На стене в Танином подъезде Саша крупно и коряво написал: «Танька МЕ-Е-Е», забыл поставить запятую, но зато пририсовал длинный змеиный язык.
Но самая большая Сашина удача в другом. Однажды он купил на птичьем рынке большую противную крысу, принёс её незаметно в школу и посадил Тане в портфель.
К чести Саши следует заметить, что дома он предварительно вымыл эту крысу с шампунем и вытер её чистым полотенцем.
ВОТ ЧТО ДЕЛАЕТ С ЛЮДЬМИ ЛЮБОВЬ.
С. Георгиев «Коржиков»
Падал первый, ещё не зимний снег.
Он скоро растает, но мальчишки во дворе уже лепили снежную бабу.
Я забрал из школы дочь, мы шли с ней, взявшись за руки, и болтали о разных пустяках.
— Пап, — спросила вдруг Танюха как бы между прочим, — ты смог бы слепить снежок и добросить его до нашего окна?
Мы живём на шестом этаже. Я задумался. Наверное, добросил бы, но кто его знает... Хвастать и уж тем более врать не хотелось. Я пожал плечами.
— А вот Коржиков запросто добросит! — с какой-то непонятной гордостью сообщила мне дочь.
— Кто такой?
Мальчишки, которые лепили снеговика, толкали перед собой последний ком, за комом оставался чёрный петляющий след с пожухлыми торчащими травинками.
— Коржиков — это очень знаменитый человек, — объяснила Таня. — Новенький. В нашем втором «Б»...
Во 2-м «Б» классе все люди были знаменитыми и просто замечательными, и потому я решил уточнить, чем же знаменит именно этот доселе неведомый мне Коржиков.
Выяснилось вот что. Когда ни один человек в школе не смог ответить, как кричит кенгуру, и учительница Людмила Александровна тоже этого не знала, и даже директор, который вообще всё на свете обо всём знает, тот тоже не смог объяснить, как кричит кенгуру, ведь только отважный Коржиков не растерялся, и теперь вся школа умеет кричать, будто стадо перепуганных кенгуру. Но это ещё далеко не главное.
Выяснилось, что вовсе даже не стоит бояться, если из лесу вдруг выбегут динозавры и все соберутся на школьном дворе. Потому что навстречу им храбро выйдет кто?..
— Коржиков... — робко предположил я. — Он разгонит всех динозавров хворостиной и восстановит порядок?
— Вовсе нет! — рассмеялась моя дочь. — То есть выйдет Коржиков, конечно, правильно! Только он никаких динозавров палкой гонять не станет, он их приручит!
Выяснилось, что первый правильный шаг в этом направлении Коржиков уже сделал. Он подобрал в подъезде бездомного котёнка, принёс его к себе и теперь воспитывает. Чтобы котёнку было совсем хорошо, Коржиков дома никогда не кричит, как кенгуру, даже наоборот, иногда негромко мяукает, и котёнок думает, будто Коржиков — его мама. А коржиковские родители, получается, для котёнка бабушка и дедушка. И очень жаль, что у Коржикова совсем нет братьев или сестёр, а то бы котёнку повезло совсем сказочно. У него появились бы родные тётя и дядя.
— Молодец Коржиков, — согласился я.
— Знаешь, папа, на кого он похож, этот Коржиков? — спросила дочь и сама же немедленно ответила: — На тебя, когда ты был маленьким! Я тебя маленького таким как раз и представляю!
Снежная баба у нас во дворе была готова, мальчишки затащили последний рыхлый ком наверх, на два других. Вот и голова на месте.
— Понятно, — сказал я. — Очень даже может быть.
Вечером, когда Танюшка уже уснула, я вышел прогулять нашего пса.
Снег ещё лежал, не успел за день растаять.
Я слепил плотный снежок, оглянулся по сторонам — не видит ли кто? — и со всей силой залепил снежком в окно нашей кухни на шестом этаже. И негромко крикнул бегемотом, когда попал. Завтра к нам должен прийти Коржиков. Его Танюха пригласила в гости. Не опростоволоситься бы...
В. Воскобойников «В компании с Домеником Трезини»
В этот вечер Дашин папа пришёл с работы очень странный. Он встал в прихожей напротив зеркала, посмотрел на себя, покачал головой, улыбнулся и сказал:
— Да-а-а! — И ещё раз повторил: -— Да-а-а!
— Что ты дакаешь! — не выдержала мама. — Уж расскажи своей семье, что у тебя там случилось!
Папа опять странно улыбнулся и спросил:
— Отгадайте, кто к нам через неделю приедет в гости из Швейцарии? — Потом снова покачал головой и, не выдержав, торжественно объявил: — Сам Доменик Трезини!
— Папа, ты что?! — удивилась Даша. — Архитектор Доменико Трезини жил триста лет назад, при Петре Великом! Он же наш город строил. Я за него получила пятёрку в школе!
— А это его потомок — Доменик Трезини. Хочет пожить в простой петербургской семье. То есть у нас — так решили в нашем историческом клубе. Вместе с внуком. Тоже Домеником Трезини.
— У вас в клубе все такие ненормальные? — поинтересовалась мама. — Хотела бы я знать, где я их положу?
—- Дашку переселим к нам, в её комнате поставим раскладное кресло. Он так и написал: хочу жить в простой семье. Мы и на телевидение позвонили. Они говорят, будем снимать фильм «В компании с Домеником Трезини».
Папа в своём городском историческом клубе был председателем и уже давно искал потомков первого петербургского архитектора. А теперь, значит, нашёл.
Через неделю телевизионный автобус отвёз Дашу с родителями в аэропорт. Там уже поджидала небольшая толпа корреспондентов. И скоро все они бросились навстречу гостям.
— Давай, давай, очень хорошо! — приветствовал их весёлый загорелый старик — старший потомок архитектора. — Все Трезини гордятся нашим знаменитым предком. И я привёз письма, которые он писал своему брату. Три века назад. А ещё привёз внука. —- И весёлый старик похлопал по
— Я знаю, ты Даша, — сказал мальчик, когда их посадили рядом в автобусе. — Ты мне покажешь, что построил мой предок? Я умею говорить по-русски. Моя бабушка — русская. Трезини часто женились на русских.
На следующее утро Даша повела Доменика Трезини-младшего в Петропавловскую крепость. Папа со старшим потомком шёл слегка позади. А держась на расстоянии, за ними, расставив руки, шла Дашина учительница и сдерживала весь первый «А» класс, потому что всем хотелось увидеть, как Даша ведёт экскурсию по Петропавловской крепости, которую построил друг Петра Первого. И это снимали камерами с телевизионной машины, которая медленно ехала впереди Даши с Домеником. А Даша важно показывала, что знала.
— Здесь был самый первый мост в Петербурге, — говорила она и вела Доменика по деревянному Иоанновскому мосту. — А это — Петровские ворота, через них входили в крепость. Это — Государев бастион, а там — ещё бастионы и равелины1. Отсюда начался Петербург.
Они вышли на главную крепостную аллею, и там Даша показала младшему потомку Трезини инженерный дом, цейхгауз, где хранили оружие, и гауптвахту, где три века назад наказывали провинившихся офицеров. Но главное — громадный собор Петра и Павла с высоченной колокольней, где на самом верху шпиля парил в небе золотой ангел.
— Это тоже построил мой предок? Такой большой?! — не поверил Доменик. Он запрокинул голову и стал разглядывать золочёный шпиль.
— И ещё много всяких домов, — подтвердила Даша. — И дворцов.
Папа со старшим потомком уже давно свернули в исторический клуб. Там их ждали, чтобы вместе порадоваться письмам первого строителя Петербурга. И Доменик вдруг спросил:
— А пристань где?
Даша повела его через ворота к Неве. И похлопала рукой по жирной старинной линии на могучей крепостной стене. Эта линия показывала, как поднялась Нева во время наводнения. Доменик тоже похлопал по линии и вышел на пристань.
Телевизионные операторы уже давно выскочили из машины и теперь махали им руками, чтобы они подошли к самой воде. А следом за ними, всё так же на небольшом расстоянии, шла Дашина учительница и весь её класс.
Даша остановилась на каменных ступеньках пристани. Вода в Неве отражала голубое небо и тоже была светло-голубой. Сверху на них светило яркое солнце, а внизу бились о пристань небольшие волны, и лёгкий ветер срывал с них пену. Даша показала рукой на далёкий берег; там, на другой стороне Невы, стоял Эрмитаж и ещё знаменитые здания.
— Я не знал, что ваш город такой красивый! — сказал Доменик. Он, жмурясь от солнца, посмотрел на Дашу, а потом вдруг добавил: — Ты тоже очень красивая!
Даша хотела было сказать, что нет, она — нормальная, но в это мгновение в небе над ними что-то грохнуло с жуткой силой, и от неожиданности она качнулась, потом ещё раз качнулась и прямо во всей одежде плюхнулась со ступенек в воду.
Вода была не такая уж и холодная, только очень противная, когда попала в рот. Даша сразу начала кашлять, но совсем не испугалась, потому что плавать-то она умела. Только ей стало ужасно стыдно, что она забыла про пушку, которая ровно в полдень всегда стреляет над пристанью. И с перепугу упала со ступеньки в Неву. Как же она теперь вылезет к Доменику вся мокрая?!
Но не успела она это подумать, как Доменик жутким голосом закричал: «Я тебя спасаю!» — и тоже бросился за Дашей в воду. А следом за ним прыгнула в воду Дашина учительница — спасать их обоих, за нею — с громкими криками почти весь класс, не зря же их год учили плавать в бассейне! Они тоже хотели спасти Доменика с Дашей, а заодно свою учительницу. И телевизионный оператор, аккуратно поставив камеру, тоже бухнулся в воду кого-то спасать. А ещё другие взрослые экскурсанты — они в эти минуты стояли на пристани, увидели столько кричащих и визжащих детей в воде и тоже стали спрыгивать в Неву.
Все весело спасали друг друга и вытаскивали на каменные ступеньки пристани. Только глубина была здесь не слишком большая — Даше по грудь, поэтому, к счастью, никто не утонул.
Их повели сушиться в папин исторический клуб. И пока там сохла одежда, они, укутавшись в пледы, пили горячий чай и слушали письма, которые триста лет назад писал первый строитель Петербурга Доменико Трезини своему брату в швейцарский город Лугано.
А вечером их показали по телевизору в новостях, и молодая телеведущая сказала: «Сегодня в полдень у стен Петропавловской крепости был устроен массовый заплыв школьников в честь нашего гостя, строителя Петербурга Доменико Трезини».
И Даша с Домеником долго хохотали после её слов.
В. Драгунский «Девочка на шаре»
Один раз мы всем классом пошли в цирк.
Я очень радовался, когда шёл туда, потому что мне уже скоро восемь лет, а я был в цирке только один раз, и то очень давно. Главное, Алёнке всего только шесть лет, а вот она уже успела побывать в цирке целых три раза. Это очень обидно. И вот теперь мы всем классом пришли в цирк, и я думал, как хорошо, что я уже большой и что сейчас, в этот раз, всё увижу как следует. А в тот раз я был маленький, я не понимал, что такое цирк. В тот раз, когда на арену вышли акробаты и один полез на голову другому, я ужасно расхохотался, потому что думал, что это они так нарочно делают, для смеху, ведь дома я никогда не видел, чтобы взрослые дядьки карабкались друг на друга. И на улице тоже этого не случалось. Вот я и рассмеялся во весь голос. Я не понимал, что это артисты показывают свою ловкость. И ещё в тот раз я всё больше смотрел на оркестр, как они играют — кто на барабане, кто на трубе, — и дирижёр машет палочкой, и никто на него не смотрит, а все играют как хотят. Это мне очень понравилось, но пока я смотрел на этих музыкантов, в середине арены выступали артисты. И я их не видел и пропускал самое интересное. Конечно, я в тот раз ещё совсем глупый был.
И вот мы пришли всем классом в цирк. Мне сразу понравилось, что он пахнет чем- то особенным, и что на стенах висят яркие картины, и кругом светло, и в середине лежит красивый ковёр, а потолок высокий, и там привязаны разные блестящие качели. И в это время заиграла музыка, и все кинулись рассаживаться, а потом накупили эскимо и стали есть. И вдруг из-за красной занавески вышел целый отряд каких-то людей, одетых очень красиво — в красные костюмы с жёлтыми полосками. Они встали по бокам занавески, и между ними прошёл их начальник в чёрном костюме. Он громко и немножко непонятно что-то прокричал, и музыка заиграла быстро-быстро и громко, и на арену выскочил артист-жонглёр, и началась потеха! Он кидал шарики, по десять или по сто штук вверх, и ловил их обратно. А потом схватил полосатый мяч и стал им играть... Он и головой его подшибал, и затылком, и лбом, и по спине катал, и каблуком наподдавал, и мяч катался по всему его телу, как примагниченный. Это было очень красиво. И вдруг жонглёр кинул этот мячик к нам в публику, и тут уж началась настоящая суматоха, потому что я поймал этот мяч и бросил его в Валерку, а Валерка — в Мишку, а Мишка вдруг нацелился и ни с того ни с сего засветил прямо в дирижёра, но в него не попал, а попал в барабан! Бамм! Барабанщик рассердился и кинул мяч обратно жонглёру, но мяч не долетел, он просто угодил одной красивой тётеньке в причёску, и у неё получилась не причёска, а нахлобучка. И мы все так хохотали, что чуть не померли.
И, когда жонглёр убежал за занавеску, мы долго не могли успокоиться. Но тут на арену выкатили огромный голубой шар, и дядька, который объявляет, вышел на середину и что-то прокричал неразборчивым голосом. Понять нельзя было ничего, и оркестр опять заиграл что-то очень весёлое, только не так быстро, как раньше.
И вдруг на арену выбежала маленькая девочка. Я таких маленьких и красивых никогда не видел. У неё были синие-синие глаза, и вокруг них были длинные ресницы. Она была в серебряном платье с воздушным плащом, и у неё были длинные руки; она ими взмахнула, как птица, и вскочила на этот огромный голубой шар, который для неё выкатили. Она стояла на шаре. И потом вдруг побежала, как будто захотела спрыгнуть с него, но шар завертелся под её ногами, и она на нём вот так как будто бежала, а на самом деле ехала вокруг арены. Я таких девочек никогда не видел. Все они были обыкновенные, а эта какая-то особенная. Она бегала по шару своими маленькими ножками, как по ровному полу, и голубой шар вёз её на себе: она могла ехать на нём и прямо, и назад, и налево, и куда хочешь! Она весело смеялась, когда так бегала, как будто плыла, и я подумал, что она, наверно, и есть Дюймовочка, такая она была маленькая, милая и необыкновенная. В это время она остановилась, и кто-то ей подал разные колокольчатые браслеты, и она надела их себе на туфельки и на руки и снова стала медленно кружиться на шаре, как будто танцевать. И оркестр заиграл тихую музыку, и было слышно, как тонко звенят золотые колокольчики на девочкиных длинных руках. И это всё было как в сказке. И тут ещё потушили свет, и оказалось, что девочка вдобавок умеет светиться в темноте, и она медленно плыла по кругу, и светилась, и звенела, и это было удивительно, — я за всю свою жизнь не видел ничего такого подобного.
И когда зажгли свет, все захлопали и завопили «браво», и я тоже кричал «браво». А девочка соскочила со своего шара и побежала вперёд, к нам поближе, и вдруг на бегу перевернулась через голову, как молния, и ещё, и ещё раз, и всё вперёд и вперёд. И мне показалось, что вот она сейчас разобьётся о барьер, и я вдруг очень испугался, и вскочил на ноги, и хотел бежать к ней, чтобы подхватить её и спасти, но девочка вдруг остановилась как вкопанная, раскинула свои длинные руки, оркестр замолк, и она стояла и улыбалась. И все захлопали изо всех сил и даже застучали ногами. И в эту минуту эта девочка посмотрела на меня, и я увидел, что она увидела, что я её вижу и что я тоже вижу, что она видит меня, и она помахала мне рукой и улыбнулась. Она мне одному помахала и улыбнулась. И я опять захотел подбежать к ней, и я протянул к ней руки. А она вдруг послала всем воздушный поцелуй и убежала за красную занавеску, куда убегали все артисты. И на арену вышел клоун со своим петухом и начал чихать и падать, но мне было не до него. Я всё время думал про девочку на шаре, какая она удивительная и как она помахала мне рукой и улыбнулась, и больше уже ни на что не хотел смотреть. Наоборот, я крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть этого глупого клоуна с его красным носом, потому что он мне портил мою девочку: она всё ещё мне представлялась на своём голубом шаре.
А потом объявили антракт, и все побежали в буфет пить ситро, а я тихонько спустился вниз и подошёл к занавеске, откуда выходили артисты.
Мне хотелось ещё раз посмотреть на эту девочку, и я стоял у занавески и глядел — вдруг она выйдет? Но она не выходила.
А после антракта выступали львы, и мне не понравилось, что укротитель всё время таскал их за хвосты, как будто это были не львы, а дохлые кошки. Он заставлял их пересаживаться с места на место или укладывал их на пол рядком и ходил по львам ногами, как по ковру, а у них был такой вид, что вот им не дают полежать спокойно. Это было неинтересно, потому что лев должен охотиться и гнаться за бизоном в бескрайних пампасах и оглашать окрестности грозным рычанием, приводящим в трепет туземное население. А так получается не лев, а просто я сам не знаю что.
И, когда кончилось и мы пошли домой, я всё время думал про девочку на шаре.
А вечером папа спросил:
— Ну как? Понравилось в цирке?
Я сказал:
— Папа! Там в цирке есть девочка. Она танцует на голубом шаре. Такая славная, лучше всех! Она мне улыбнулась и махнула рукой! Мне одному, честное слово! Понимаешь, папа? Пойдём в следующее воскресенье в цирк! Я тебе её покажу!
Папа сказал:
— Обязательно пойдём. Обожаю цирк!
А мама посмотрела на нас обоих так, как будто увидела в первый раз.
...И началась длиннющая неделя, и я ел, учился, вставал и ложился спать, играл и даже дрался, и всё равно каждый день думал, когда же придёт воскресенье и мы с папой пойдём в цирк, и я снова увижу девочку на шаре, и покажу её папе, и, может быть, папа пригласит её к нам в гости, и я подарю ей пистолет-браунинг и нарисую корабль на всех парусах.
Но в воскресенье папа не смог идти. К нему пришли товарищи, они копались в каких-то чертежах, и кричали, и курили, и пили чай, и сидели допоздна, и после них у мамы разболелась голова, а папа сказал мне:
— В следующее воскресенье... Даю клятву Верности и Чести.
И я так ждал следующего воскресенья, что даже не помню, как прожил ещё одну неделю. И папа сдержал своё слово: он пошёл со мной в цирк и купил билеты во второй ряд, и я радовался, что мы так близко сидим, и представление началось, и я начал ждать, когда появится девочка на шаре. Но человек, который объявляет, всё время объявлял разных других артистов, и они выходили и выступали по-всякому, но девочка всё не появлялась. А я прямо дрожал от нетерпения, мне очень хотелось, чтобы папа увидел, какая она необыкновенная в своём серебряном костюме с воздушным плащом и как она ловко бегает по голубому шару. И каждый раз, когда выходил объявляющий, я шептал папе:
— Сейчас он объявит её!
Но он, как назло, объявлял кого-нибудь другого, и у меня даже ненависть к нему появилась, и я всё время говорил папе:
— Да ну его! Это ерунда на постном масле! Это не то!
А папа говорил, не глядя на меня:
— Не мешай, пожалуйста. Это очень интересно! Самое то!
Я подумал, что папа, видно, плохо разбирается в цирке, раз это ему интересно. Посмотрим, что он запоёт, когда увидит девочку на шаре. Небось подскочит на своём стуле на два метра в высоту...
Но тут вышел объявляющий и своим глухонемым голосом крикнул:
— Ант-рра-кт!
Я просто ушам своим не поверил! Антракт? А почему? Ведь во втором отделении будут только львы! А где же моя девочка на шаре? Где она? Почему она не выступает? Может быть, она заболела? Может быть, она упала и у неё сотрясение мозга?
Я сказал:
— Папа, пойдём скорей, узнаем, где же девочка на шаре!
Папа ответил:
— Да, да! А где же твоя эквилибристка? Что-то не видать! Пойдём-ка купим программку!..
Он был весёлый и довольный. Он огляделся вокруг, засмеялся и сказал:
— Ах, люблю... Люблю я цирк! Самый запах этот... Голову кружит...
И мы пошли в коридор. Там толклось много народу, и продавались конфеты и вафли, и на стенках висели фотографии разных тигриных морд, и мы побродили немного и нашли наконец контролёршу с программками. Папа купил у неё одну и стал просматривать. А я не выдержал и спросил у контролёрши:
— Скажите, пожалуйста, а когда будет выступать девочка на шаре?
— Какая девочка?
Папа сказал:
— В программе указана эквилибристка на шаре Т. Воронцова. Где она?
Я стоял и молчал.
Контролёрша сказала:
— Ах, вы про Танечку Воронцову? Уехала она. Уехала. Что ж вы поздно хватились?
Я стоял и молчал.
Папа сказал:
— Мы уже две недели не знаем покоя. Хотим посмотреть эквилибристку Т. Воронцову, а её нет.
Контролёрша сказала:
— Да она уехала... Вместе с родителями... Родители у неё «Бронзовые люди — Два- Яворс». Может, слыхали? Очень жаль. Вчера только уехали.
Я сказал:
— Вот видишь, папа...
— Я не знал, что она уедет. Как жалко... Ох ты боже мой!.. Ну что ж... Ничего не поделаешь...
Я спросил у контролёрши:
— Это, значит, точно?
Она сказала:
— Точно.
Я сказал:
— А куда, неизвестно?
Она сказала:
— Во Владивосток.
Вон куда. Далеко. Владивосток. Я знаю, он помещается в самом конце карты, от Москвы направо.
Я сказал:
— Какая даль.
Контролёрша вдруг заторопилась:
— Ну идите, идите на места, уже гасят свет!
Папа подхватил:
— Пошли, Дениска! Сейчас будут львы! Косматые, рычат - ужас! Бежим смотреть!
Я сказал:
— Пойдём домой, папа.
Он сказал:
— Вот так раз...
Контролёрша засмеялась. Но мы подошли к гардеробу, и я протянул номер, и мы оделись и вышли из цирка. Мы пошли по бульвару и шли так довольно долго, потом я сказал:
— Владивосток — это на самом конце карты. Туда, если поездом, целый месяц проедешь...
Папа молчал. Ему, видно, было не до меня. Мы прошли ещё немного, и я вдруг вспомнил про самолёты и сказал:
— А на ТУ-104 за три часа — и там!
Но папа всё равно не ответил. Он крепко держал меня за руку. Когда мы вышли на улицу Горького, он сказал:
— Зайдём в кафе «Мороженое». Смутузим по две порции, а?
Я сказал:
— Не хочется что-то, папа.
— Там подают воду, называется «Кахетинская». Нигде в мире не пил лучшей воды.
Я сказал:
— Не хочется, папа.
Он не стал меня уговаривать. Он прибавил шагу и крепко сжал мою руку. Мне стало даже больно. Он шёл очень быстро, и я еле-еле поспевал за ним. Отчего он шёл так быстро? Почему он не разговаривал со мной? Мне захотелось на него взглянуть. Я поднял голову. У него было очень серьёзное и грустное лицо.
Похожие статьи:
Нет комментариев. Ваш будет первым!