Былина «Илья Муромец»

Болезнь и исцеление Ильи Муромца

Возле города Мурома, в пригородном селе Карачарове у крестьянина Ивана Тимофеевича да у жены его Ефросиньи Поликарповны родился долгожданный сын. Немолодые родители рады- радехоньки. Собрали на крестины гостей со всех волостей, раздернули столы и завели угощенье — почестей пир. Назвали сына Ильей. Илья, сын Иванович. Растет Илья не по дням, а по часам, будто тесто на опаре подымается. Глядят на сына престарелые родители, радуются, беды-невзгоды не чувствуют. А беда нежданно-негаданно к ним пришла. Отнялись у Ильи ноги резвые, и парень- крепыш ходить перестал. Сиднем в избе сидит. Горюют родители, печалятся, на убогого сына глядят, слезами обливаются. Да чего станешь делать? Ни колдуны-ведуны, ни знахари недуга излечить не могут. Так год минул и другой прошел. Время быстро идет, как река течет. Тридцать лет да еще три года недвижимо Илья в избе просидел.

В весеннюю пору ушли спозаранку родители пал палить, пенья-коренья корчевать, землю под новую пашню готовить, а Илья на лавке дубовой сидит, дом сторожит, как и раньше.

Вдруг: стук-бряк. Что такое? Выглянул во двор, а там три старика — калики перехожие стоят, клюками в стену постукивают:

— Притомились мы в пути-дороге, и жажда нас томит, а люди сказывали, есть у вас в погребе брага пенная, холодная. Принеси-ка, Илеюшка, той браги нам жажду утолить да и сам на здоровье испей!

— Есть у нас брага в погребе, да сходить-то некому. Недужный я, недвижимый. Резвы ноги меня не слушают, и я сиднем сижу тридцать три года, — отвечает Илья.

— А ты встань, Илья, не раздумывай, — калики говорят.

Сторожко Илья приподнялся на ноги и диву дался: ноги его слушаются. Шаг шагнул и другой шагнул... А потом схватил ендову полуведерную и скорым-скоро нацедил в погребе браги. Вынес ендову на крыльцо и сам себе не верит: «Неужто я, как все люди, стал ногами владеть?»

Пригубили калики перехожие из той ендовы и говорят:

— А теперь, Илеюшка, сам испей!

Испил Илья браги и почувствовал, как сила в нем наливается.

— Пей, молодец, еще, — говорят ему странники.

Приложился к ендове Илья другой раз. Спрашивают калики перехожие:

— Чуешь ли, Илья, перемену в себе?

— Чую я в себе силу несметную, — отвечает Илья. — Такая ли во мне теперь сила-могучесть, что, коли был бы столб крепко вбитый, ухватился бы за этот столб и перевернул бы землю-матушку. Вот какой силой налился я!

Глянули калики друг на друга и промолвили:

— Испей, Илеюшка, третий раз!

Выпил Илья браги третий глоток. Спрашивают странники:

— Чуешь ли какую перемену в себе?

— Чую, силушки у меня стало вполовинушку! — отвечал Илья Иванович.

— Коли не убавилось бы у тебя силы, — говорят ему странники, — не смогла бы тебя носить мать сыра земля, как не может она носить Святогора-богатыря. А и той силы, что есть, достанет с тебя. Станешь ты самым могучим богатырем на Руси, и в бою тебе смерть не писана. Купи у первого, кого завтра встретишь на торжище, косматенького неражего жеребеночка, и будет у тебя верный богатырский конь. Припаси по своей силе снаряженье богатырское и служи народу русскому верой и правдой.

Попрощались с Ильей калики перехожие и скрылись из глаз, будто их и не было.

А Илья поспешает родителей порадовать. По рассказам знал, где работают. Старики пал спалили да и притоми лися, легли отдохнуть. Сын будить, тревожить отца с матерью не стал. Все пенья-коренья сам повыворотил да в сторону перетаскал, землю разрыхлил, хоть сейчас паши да сей. Пробудились Иван с Ефросиньей и глазам не верят. «В одночасье наш пал от кореньев, от пеньев очистился, стал гладкий, ровный, хоть яйцо кати. А нам бы той работы на неделю стало!» И пуще того удивились, когда сына Илью увидели: стоит перед ними добрый молодец, улыбается. Статный, дородный, светлорадостный. Смеются и плачут мать с отцом.

— Вот-то радость нам, утешение! Поправился наш ясен сокол Илеюшка! Теперь есть кому нашу старость призреть!

Рассказал Илья Иванович про исцеление, низко родителям поклонился и вымолвил:

— Благословите, батюшка с матушкой, меня богатырскую службу нести! Поеду я в стольный Киев-град, а потом на заставу богатырскую нашу землю оборонять.

Услышали старики такую речь, опечалились, пригорюнились. А потом сказал Иван Тимофеевич:

— Не судьба, видно, нам глядеть на тебя да радоваться, коли выбрал ты себе долю воина, а не крестьянскую. Нелегко нам расставаться с тобой, да делать нечего. На хорошие дела, на службу народу верную мы с матерью даем тебе благословение, чтоб служил, не кривил душой!

На другое утро раным-рано купил Илья жеребенка, недолетка косматого, и принялся его выхаживать. Припас все доспехи богатырские, всю тяжелую работу по хозяйству переделал.

А неражий косматый жеребеночек той порой вырос, стал могучим богатырским конем.

Оседлал Илья добра коня, снарядился сам в доспехи богатырские, распростился с отцом, с матерью и уехал из родного села Карачарова.

Илья Муромец и Соловей-разбойник

Раным-рано выехал Илья из Мурома, и хотелось ему к обеду попасть в стольный Киев-град. Его резвый конь поскакивает чуть пониже облака ходячего, повыше лесу стоячего. И скорым-скоро подъехал богатырь ко городу Чернигову. А под Черниговом стоит вражья сила несметная. Ни пешему проходу, ни конному проезду нет. Вражьи полчища ко крепостным стенам подбираются, помышляют Чернигов полонить-разорить. Подъехал Илья к несметной рати и принялся бить насильников-захватчиков, как траву косить. И мечом, и копьем, и тяжелой палицей, а конь богатырский топчет врагов. И вскорости прибил, притоптал ту силу вражью, великую.

Отворялись ворота в крепостной стене, выходили черниговцы, богатырю низко кланялись и звали его воеводой в Чернигов-град.

— За честь вам, мужики-черниговцы, спасибо, да не с руки мне воеводой сидеть в Чернигове, — отвечал Илья Муромец. — Тороплюсь я в стольный Киев-град. Укажите мне дорогу прямоезжую!

— Избавитель ты наш, славный русский богатырь, заросла, замуравела прямоезжая дорога в Киев-град. Окольным путем теперь ходят пешие и ездят конные. Возле Черной Грязи, у реки Смородинки, поселился Соловей-разбойник, Одихмантьев сын. Сидит разбойник на двенадцати дубах. Свищет злодей по-соловьему, кричит по-звериному, и от посвиста соловьего да от крика звериного трава-мурава пожухла вся, лазоревые цветы осыпаются, темные леса к земле клонятся, а люди замертво лежат! Не езди той дорогой, славный богатырь!

Не послушал Илья черниговцев, поехал дорогой прямоезжею. Подъезжает он к речке Смородинке да ко Грязи Черной.

Приметил его Соловей-разбойник и стал свистать по-соловьему, закричал по-звериному, зашипел злодей по-змеиному. Пожухла трава, цветы осыпались, деревья к земле приклонились, конь под Ильей спотыкаться стал.

Рассердился богатырь, замахнулся на коня плеткой шелковой.

— Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаться стал? Не слыхал, видно, посвисту соловьего, шипу змеиного да крику звериного?

Сам схватил тугой лук разрывчатый и стрелял в Соловья-разбойника, поранил правый глаз да руку правую чудовища, и упал злодей на землю. Приторочил богатырь разбойника к седельной луке и повез Соловья по чисту полю мимо логова соловьего. Увидали сыновья да дочери, как везут отца, привязана к седельной луке, схватили мечи да рогатины, побежали Соловья-разбойника выручать. А Илья их разметал, раскидал и не мешкая стал свой путь продолжать.

Приехал Илья в стольный Киев-град, на широкий двор княжеский. А славный князь Владимир Красно Солнышко с князьями подколенными, с боярами почетными да с богатырями могучими только что садились за обеденный стол.

Илья поставил коня посреди двора, сам вошел в палату столовую. Он крест клал по-писаному, поклонился на четыре стороны по-ученому, а самому князю великому — во особицу.

Стал князь Владимир выспрашивать:

— Ты откуда, добрый молодец, как тебя по имени зовут, величают по отчеству?

— Я из города Мурома, из пригородного села Карачарова, Илья Муромец.

— Давно ли, добрый молодец, ты выехал из Мурома?

— Рано утром выехал из Мурома, — отвечал Илья, — хотел было к обедне поспеть в Киев-град, да в дороге, в пути призамешкался. А ехал я дорогой прямоезжею мимо города Чернигова, мимо речки Смородинки да Черной Грязи.

Насупился князь, нахмурился, глянул недобро:

— Ты, мужик-деревенщина, в глаза над нами насмехаешься! Под Черниговом стоит вражья рать — сила несметная, и ни пешему, ни конному там ни проходу, ни проезду нет. А от Чернигова до Киева прямоезжая дорога давно заросла, замуравела. Возле речки Смородинки да Черной Грязи сидит на двенадцати дубах разбойник Соловей, Одихмантьев сын, и не пропускает ни пешего, ни конного. Там и птице-соколу не пролететь!

Отвечает на те слова Илья Муромец:

— Под Черниговом вражье войско все побито-повоевано лежит, а Соловей-разбойник на твоем дворе пораненный, к седлу притороченный.

Из-за стола князь Владимир выскочил, накинул кунью шубу на одно плечо, шапку соболью на одно ушко и выбежал на красное крыльцо.

Увидел Соловья-разбойника, к седельной луке притороченного:

— Засвищи-ка, Соловей, по-соловьему, закричи-ка, собака, по-звериному, зашипи, разбойник, по-змеиному!

— Не ты меня, князь, полонил, победил. Победил, полонил меня Илья Муромец. И никого, кроме него, я не послушаюсь.

— Прикажи, Илья Муромец, — говорит князь Владимир, — засвистать, закричать, зашипеть Соловью!

Приказал Илья Муромец:

— Засвищи, Соловей, во полсвиста соловьего, закричи во полкрика звериного, зашипи во полшипа змеиного!

— От раны кровавой, — Соловей говорит, — мой рот пересох. Ты вели налить мне чару зелена вина, не малую чару — в полтора ведра, и тогда я потешу князя Владимира.

Поднесли Соловью-разбойнику чару зелена вина. Принимал злодей чару одной рукой, выпивал чару за единый дух.

После того засвистал в полный свист по-соловьему, закричал в полный крик по-звериному, зашипел в полный шип по-змеиному. Тут маковки на теремах покривилися, а околенки в теремах рассыпались, все люди, кто был на дворе, замертво лежат. Владимир-князь стольнокиевский куньей шубой укрывается да окарачь ползет.

Рассердился Илья Муромец. Он садился на добра коня, вывез Соловья-разбойника во чисто поле:

— Тебе полно, злодей, людей губить! — И отрубил Соловью буйну голову.

Столько Соловей-разбойник и на свете жил. На том сказ о нем и окончился.

Илья Муромец и Идолище поганое

Уехал как-то раз Илья Муромец далеко от Киева в чистое поле, в широкое раздолье. Настрелял там гусей, лебедей да серых уточек. Повстречался ему в пути старчище Иванище — калика перехожий. Спрашивает Илья:

— Давно ли ты из Киева?

— Недавно я был в Киеве. Там беду бедует князь Владимир со Апраксией. Богатырей в городе не случилось, и приехал Идолище поганое. Ростом как сенная копна, глазищи как чашищи, в плечах косая сажень. Сидит в княжеских палатах, угощается, на князя с княгиней покрикивает: «То подай да это принеси!» И оборонить их некому.

— Ох ты, старчище Иванище, — говорит Илья Муромец, — ведь ты дороднее да сильнее меня, только смелости да ухватки нет у тебя! Ты снимай платье каличье, поменяемся на время мы одежею.

Наряжался Илья в платье каличье, пришел в Киев на княжий двор и вскричал громким голосом:

— Подай, князь, милостыньку калике перехожему!

— Чего горлопанишь, нищехлибина?! Зайди в столовую горницу. Мне охота с тобой перемолвиться! — закричал в окно Идолище поганое.

Вошел богатырь в горницу, стал у притолоки. Князь и княгиня не узнали его. А Идолище, развалясь, за столом сидит, усмехается:

— Видал ли ты, калика, богатыря Илюшку Муромца? Он ростом, дородством каков? Помногу ли ест и пьет?

— Ростом, дородством Илья Муромец совсем как я. Хлеба ест он по калачику в день. Зелена вина, пива стоялого выпивает по чарочке в день, тем и сыт бывает.

— Какой же он богатырь? — засмеялся Идолище, ощерился. — Вот я богатырь — за раз съедаю жареного быка-трехлетка, по бочке зелена вина выпиваю. Встречу Илейку, русского богатыря, на ладонь его положу, другой прихлопну, и останется от него грязь да вода!

На ту похвальбу отвечает калика перехожий:

— У нашего попа тоже была свинья обжористая. Много ела, пила, покуда ее не разорвало.

Не слюбились те речи Идолищу. Метнул он аршинный булатный нож, а Илья Муромец увертлив был, уклонился от ножа.

Воткнулся нож в ободверину, ободверина с треском в сени вылетела. Тут Илья Муромец в лапоточках да в платье каличьем ухватил Идолища поганого, подымал его выше головы и бросал хвастуна-насильника о кирпичный пол.

Столько Идолище и жив бывал. А могучему русскому богатырю славу поют век по веку.

Илья Муромец и Калин-царь

Завел князь Владимир почестей пир и не позвал Илью Муромца. Богатырь на князя обиделся; выходил он на улицу, тугой лук натягивал, стал стрелять по церковным маковкам серебряным, по крестам золоченым и кричал мужикам киевским:

— Собирайте кресты золоченые и серебряные церковные маковки, несите в кружало — в питейный дом. Заведем свой пир-столованье на всех мужиков киевских!

Князь Владимир стольно-киевский разгневался, приказал посадить Илью Муромца в глубокий погреб на три года.

А дочь Владимира велела сделать ключи от погреба и потайно от князя приказала кормить, поить славного богатыря, послала ему перины мягкие, подушки пуховые.

Много ли, мало ли прошло времени, прискакал в Киев гонец от царя Калина. Он настежь двери размахивал, без спросу вбегал в княжий терем, кидал Владимиру грамоту посыльную. А в грамоте написано: «Я велю тебе, князь Владимир, скоро- наскоро очистить улицы стрелецкие и большие дворы княженецкие да наставить по всем улицам и переулкам пива пенного, медов стоялых да зелена вина, чтобы было чем моему войску угощаться в Киеве. А не исполнишь приказа — пеняй на себя. Русь я огнем покачу, Киев-город в разор разорю и тебя со княгиней смерти предам. Сроку даю три дня».

Прочитал князь Владимир грамоту, затужил, запечалился.

Ходит по горнице, ронит слезы горючие, шелковым платком утирается:

— Ох, зачем я посадил Илью Муромца в погреб глубокий да приказал тот погреб засыпать желтым песком! Поди, нет теперь в живых нашего защитника? И других богатырей в Киеве нет теперь. И некому постоять за веру, за землю Русскую, некому стоять за стольный град, оборонить меня со княгиней да с дочерью!

— Батюшка-князь стольно-киевский, не вели меня казнить, позволь слово вымолвить, — проговорила дочь Владимира. — Жив-здоров наш Илья Муромец. Я тайком от тебя поила, кормила его, обихаживала. Ты прости меня, дочь самовольную!

— Умница ты, разумница, — похвалил дочь Владимир-князь.

Схватил ключ от погреба и сам побежал за Ильей Муромцем. Приводил его в палаты белокаменные, обнимал, целовал богатыря, угощал яствами сахарными, поил сладкими винами заморскими, говорил таковы слова:

— Не серчай, Илья Муромец! Пусть, что было между нами, быльем порастет. Пристигла нас беда-невзгода. Подошел к стольному городу Киеву собака Калин-царь, привел полчища несметные. Грозится Русь разорить, огнем покатить, Киев- город разорить, всех киевлян в полон полонить, а богатырей нынче нет никого. Все на заставах стоят да в разъезды разъехались. На одного тебя вся надежда у меня, славный богатырь Илья Муромец!

Некогда Илье Муромцу прохлаждаться, угощаться за княжеским столом. Он скорым-скоро на свой двор пошел. Первым делом проведал своего коня вещего. Конь, сытый, гладкий, ухоженный, радостно заржал, когда увидел хозяина.

Паробку своему Илья Муромец сказал:

— Спасибо тебе, что холил коня, обихаживал!

И стал коня заседлывать. Сперва накладывал потничек, а на потничек накладывал войлочек, на войлочек седло черкасское недержаное. Подтягивал двенадцать подпругов шелковых со шпенёчками булатными, с пряжками красна золота, не для красы, для угожества, ради крепости богатырской: шелковые подпруги тянутся, не рвутся, булат гнется, не ломается, а пряжки красного золота не ржавеют. Снаряжался и сам Илья в боевые доспехи богатырские. Палица при нем булатная, копье долгомерное, подпоясывал меч боевой, прихватил шалыгу подорожную и выехал во чисто поле. Видит, силы басурманской под Киевом многое множество. От крика людского да от ржания лошадиного унывает сердце человеческое. Куда ни посмотришь, нигде конца-краю силы-полчищ вражеских не видать.

Повыехал Илья Муромец, поднялся на высокий холм, посмотрел он в сторону восточную и увидал далеко-далече во чистом поле шатры белополотняные. Он направлял туда, понужал коня, приговаривал: «Видно, там стоят наши русские богатыри, о напасти-беде они не ведают».

И в скором времени подъехал к шатрам белополотняным, зашел в шатер набольшего богатыря Самсона Самойловича, своего крестного. А богатыри в ту пору обедали.

Проговорил Илья Муромец:

— Хлеб да соль, богатыри святорусские!

Отвечал Самсон Самойлович:

— А поди-ка, пожалуй, наш славный богатырь Илья Муромец! Садись с нами пообедать, хлеба-соли отведать!

Тут вставали богатыри на резвы ноги, с Ильей Муромцем здоровались, обнимали его, троекратно целовали, за стол приглашали.

— Спасибо, братья крестовые. Не обедать я приехал, а привез вести нерадостные, печальные, — вымолвил Илья Муромец. — Стоит под Киевом рать-сила несметная. Грозится собака Калин-царь наш стольный город взять да спалить, киевских мужиков всех повырубить, жен, дочерей во полон угнать, церкви разорить, князя Владимира со Апраксией-княгиней злой смерти предать. И приехал к вам звать с ворогами ратиться!

На те речи отвечали богатыри:

— Не станем мы, Илья Муромец, коней седлать, не поедем мы биться-ратиться за князя Владимира да за княгиню Апраксию. У них много ближних князей да бояр. Великий князь стольнокиевский поит-кормит их и жалует, а нам нет ничего от Владимира со Апраксией Королевичной. Не уговаривай ты нас, Илья Муромец!

Не по нраву Илье Муромцу те речи пришлись. Он сел на своего добра коня и подъехал к полчищам вражеским. Стал силу врагов конем топтать, копьем колоть, мечом рубить да бить шалыгой подорожною. Бьет-поражает без устали. А конь богатырский под ним заговорил языком человеческим:

— Не побить тебе, Илья Муромец, силы вражеской. Есть у царя Калина могучие богатыри и поляницы удалые, а в чистом поле вырыты подкопы глубокие. Как просядем мы в подкопы — из первого подкопа я выскочу и из другого подкопа повыскочу и тебя, Илья, вынесу, а из третьего подкопа я хоть выскочу, а тебя мне не вынести.

Те речи Илье не слюбилися. Поднял он плетку шелковую, стал бить коня по крутым бедрам, приговаривать:

— Ах ты собачище изменное, волчье мясо, травяной мешок! Я кормлю, пою тебя, обихаживаю, а ты хочешь меня погубить!

И тут просел конь с Ильей в первый подкоп. Оттуда верный конь выскочил, богатыря вынес на себе. И опять принялся богатырь вражью силу бить, как траву косить. И в другой раз просел конь с Ильей во глубокий подкоп. И из этого подкопа резвый конь вынес богатыря.

Бьет Илья Муромец басурман, приговаривает:

— Сами не ходите и своим детям-внукам закажите ходить воевать на Русь Великую веки- повеки.

В ту пору просели они с конем в третий глубокий подкоп. Его верный конь из подкопа выскочил, а Илью Муромца вынести не мог. Набежали враги коня ловить, да не дался верный конь, ускакал он далеко во чистое поле. Тогда десятки богатырей, сотни воинов напали в подкопе на Илью Муромца, связали, сковали ему руки-ноги и привели в шатер к царю Калину. Встретил его Калин-царь ласково-приветливо, приказал развязать-расковать богатыря:

— Садись-ка, Илья Муромец, со мной, царем Калином, за единый стол, ешь, чего душа пожелает, пей мои питьица медвяные. Я дам тебе одежу драгоценную, дам, сколь надобно, золотой казны. Не служи ты князю Владимиру, а служи мне, царю Калину, и будешь ты моим ближним князем-боярином!

Взглянул Илья Муромец на царя Калина, усмехнулся недобро и вымолвил:

— Не сяду я с тобой за единый стол, не буду есть твоих кушаньев, не стану пить твоих питьев медвяных, не надо мне одежи драгоценной, не надобно и бессчетной золотой казны. Я не стану служить тебе — собаке царю Калину! А и впредь буду верой и правдой защищать, оборонять Русь Великую, стоять за стольный Киев-град, за свой народ да за князя Владимира. И еще тебе скажу: глупый же ты, собака Калин-царь, коли мнишь на Руси найти изменников-перебежчиков!

Размахнул настежь дверь-занавесь ковровую да прочь из шатра выскочил. А там стражники, охранники царские тучей навалились на Илью Муромца: кто с оковами, кто с веревками — ладятся связать безоружного.

Да не тут-то было! Поднатужился могучий богатырь, под напружился: раскидал-разметал басурман и проскочил сквозь вражью силу-рать в чистое поле, в широкое раздолье.

Свистнул посвистом богатырским, и, откуда ни возьмись, прибежал его верный конь с доспехами, со снаряжением.

Выехал Илья Муромец на высокий холм, натянул лук тугой и послал калёну стрелу, сам приговаривал: «Ты лети, калёна стрела, во бел шатер, пади, стрела, на белу грудь моему крестному, проскользни да сделай малую царапинку. Он поймет: одному мне в бою худо можется». Угодила стрела в Самсонов шатер. Самсон-богатырь пробудился, вскочил на резвы ноги и крикнул громким голосом:

— Вставайте, богатыри могучие русские! Прилетела от крестника калёна стрела — весть нерадостная: понадобилась ему подмога в бою с сарацинами. Понапрасну он бы стрелу не послал. Вы седлайте не мешкая добрых коней, и поедем мы биться не ради князя Владимира, а ради народа русского, на выручку славному Илье Муромцу!

В скором времени прискакали на подмогу двенадцать богатырей, а Илья Муромец с ними во тринадцатых. Накинулись они на полчища вражеские, прибили, притоптали конями всю несметную силу, самого царя Калина во полон взяли, привезли в палаты князя Владимира. И возговорил Калин-царь:

— Не казни меня, князь Владимир стольнокиевский, я буду тебе дань платить и закажу своим детям, внукам и правнукам веки вечные на Русь с мечом не ходить, а с вами в мире жить. В том мы подпишем грамоту.

Тут старина-былина и окончилась.

Три поездки Ильи Муромца

Пo чистому полю, по широкому раздолью ехал старый казак Илья Муромец и наехал на развилку трех дорог. На развилке горюч-камень лежит, а на камне надпись написана: «Если прямо ехать — убиту быть, направо ехать — женату быть, а налево ехать — богатому стать». Прочитал Илья надпись и призадумался:

— Мне, старому, в бою смерть не писана. Дай поеду, где убиту быть.

Долго ли, коротко ли ехал он, выскочили на дорогу воры-разбойники. Три сотни татей - подорожников. Горланят, шалыгами размахивают:

— Убьем старика да ограбим!

— Глупые люди, — говорит Илья Муромец, — не убив медведя, шкуру делите!

И напустил на них своего коня верного. Сам копьем колол и мечом разил, и всех разогнал душегубов-разбойников.

Воротился на развилку и стер надпись: «Если прямо ехать — убиту быть». Постоял возле камня и повернул коня направо:

— Незачем мне, старому, женату быть, а поеду, погляжу, как люди женятся.

Ехал час либо два и наехал на палаты белокаменные.

Выбегала навстречу красна девица-душа. Брала Илью Муромца за руки, провела в столовую горницу. Кормила-поила богатыря, улещала:

— После хлеба-соли ступай опочив держать. В дороге небось умаялся! — Провела в особый покой, указала на перину пуховую.

А Илья, он смекалист, сноровист был, заприметил неладное. Кинул девицу-красу на перину, а кровать повернулась, опрокинулась, и провалилась хозяйка в подземелье глубокое. Выбежал Илья Муромец из палат во двор, разыскал подземелье то глубокое, двери выломал и выпустил на белый свет сорок пленников, женихов незадачливых, а хозяйку — красну девицу в тюрьму подземную запер крепко-накрепко. После того приехал на развилку и другую надпись стер. И новую надпись написал на камени: «Две дорожки очищены старым казаком Ильей Муромцем».

— В третью сторону не поеду я. Зачем мне, старому, одинокому, богатым быть? Пусть кому-нибудь молодому богатство достанется.

Повернул коня старый казак Илья Муромец и поехал в стольный Киев-град нести службу ратную, биться с ворогами, стоять за Русь Великую да за русский народ!

На том сказ о славном, могучем богатыре Илье Муромце и окончился.

_______________________________________________

Калики перехожие — странники.

Ендова — широкий сосуд с отливом (открытым носком) для кваса, пива, вина.

Неражий — здесь: невидный, некрасивый.

Палица — боевая дубина.

Сыть — еда, корм.

Подколенный — подначальный, подчиненный.

Околенки — переплет.

Окарачь — на четвереньках.

В плечах косая сажень — широкие плечи.

Нищехлибина — презрительное обращение к нищему.

Аршинный — здесь: огромный. Аршин — старинная мера длины, равна примерно 72 см.

Ободверина — косяк, дверная колода.

Паробок — оруженосец, слуга.

Набольший — самый главный.

Поляницы — богатырки, наездницы.

Тать — разбойник, грабитель.

Опочив держать — опочивать, спать, отдыхать.