Рассказы о Родине для школьников
Рассказы о любви к Родине, даже в чужом краю возникает тоска и очень сильная печаль по Родине.
Евгений Пермяк. Сказка о большом колоколе
Давно уже нет в живых того матроса, который кораблём в Англию прибыл и в городе Лондоне занедужил, а сказка о нём живёт.
Остался русский матрос в городе Лондоне. В хорошую больницу его положили. Провианту, денег оставили:
— Выздоравливай, дружба, и жди свой корабль!
Сказали так корабельные дружки и ушли обратным курсом в родную русскую землю.
Недолго болел матрос. Хорошими лекарствами его лечили. Микстуру там, порошков, капель не жалели. Ну, да и жизнь своё взяла. Архангельских кровей парень — коренных поморских родителей сын. Такого разве болезнью сломишь!
Выписался матрос из больницы. Бушлатик почистил, пуговицы надраил. Ну, и остальным предметам одежды жаркий утюг дал. В гавань отправился — земляков поискать.
— Нет здесь твоих земляков, — говорят ему в гавани. — Исландия третью неделю туманы гонит. Откуда русским парусам в Лондоне быть?
— Не беда, — говорит матрос. — Я глазастый. И на ваших кораблях землячков сыщу.
Сказал так и на английский корабль ступил. Ноги о матик вытер, флагу честь отдал. Представился.
Англичанам это любо. Потому как морской порядок везде один.
— Смотри ты каков! По всей форме моряк. Только жалко, что земляков тебе на нашем королевском корабле не сыскать.
А матрос на это улыбается, ничего не говорит, к грот-мачте направляется.
«Зачем, — думают моряки, — ему наша грот- мачта понадобилась? »
А русский матрос подошёл к ней, погладил её рукой и говорит:
— Здорово, землячка, архангельская сосна!
Очнулась мачта, ожила.
Будто от долгого сна проснулась. Мачтовым русским бором зашумела, янтарной смоляной слезой прослезилась:
— Здравствуй, земляк! Рассказывай, как дома дела.
Переглянулись английские моряки:
— Смотри ты, какой глазастый! Землячку на нашем корабле сыскал.
А матрос тем временем с грот-мачтой задушевные разговоры разговаривает. Какие дома дела, рассказывает, мачту обнимает:
— Ах ты, милая моя, хорошая! Мачтовое ты чудо-дерево. Дух твой род ной-лесной ветры не выдули. Гордость твою шторма не согнули.
Смотрят английские моряки — и борта корабля русскому матросу улыбаются, палуба под его ноги стелется. А он в них родной сердцу узор узнаёт, родные леса и рощи видит.
— Гляди ты, сколько у него земляков! На чужом корабле как дома, — шепчут про себя английские моряки. — И паруса к нему ластятся.
Ластятся к матросу льняные паруса, и конопельные-корабельные канаты-швартовы у его ног извиваются, как к родному льнут.
— А паруса-то к тебе зачем ластятся? — спрашивает капитан. — Они-то ведь в нашем городе Лондоне вытканы.
— Это так, — отвечает матрос. — Только до этого-то они льном-долгунцом на псковской земле росли. Как мне не приголубить их! Да и те же канаты взять. И они ведь у нас четырёх - пятиаршинной коноплёй уродились. Поэтому и к вам пожаловали.
Говорит так матрос, а сам на якоря косится, на пушки поглядывает. В те годы наше железо, наша медь, наш чугун с Уральских гор ходко во многие страны шли: в Швецию, в Норвегию, в Англию.
— Ну до чего ж я в хорошую компанию попал! — радуется матрос.
— Ах, какой ты глазастый, русский матрос! Везде своё родное разглядеть можешь. Дорого, видно, тебе оно.
— Дорого, — ответил матрос и принялся такое про наши края рассказывать, что зыбь на море стихла, чайки на воду сели.
Вся команда заслушалась.
А в это время на главной лондонской колокольне часы отбивать стали. В большой колокол ударили. Далеко его бархатный звон над полями, лесами, реками поплыл и по-над морем пошёл.
Слушает этот звон русский моряк, не наслушается. Даже глаза закрыл. А звон дальше и дальше разносится, на низкой, отлогой волне укачивает. Нет равного ему голоса на всех колокольнях старой Англии. Старик остановится, вздохнёт, девица улыбнётся, дитя стихнет, когда этот большой колокол зазвонит.
Молчат на корабле, слушают. Любо им, что русскому матросу звон ихнего колокола по душе пришёлся.
Тут моряки, смеясь, спрашивают матроса:
— Не земляка ли опять ты в колоколе признал?
А матрос им в ответ:
— Не могу твёрдо сказать, а голос у колокола знакомый. С московским выговором, с русской протяжностью.
Удивился английский капитан, как это русский матрос своё родное не только видеть, но и слышать может. Удивился, а про колокол ничего не сказал, хотя он и доподлинно знал, что этот колокол русские мастера в Московии для Англии отливали и русские кузнецы ладный ему язык выковали.
Промолчал корабельный капитан. А по какой причине промолчал, про то сказка молчит. И я помолчу.
А что касаемо большого колокола на самой большой, Вестминстерской, колокольне старой Англии, так он и по сей день русским кованым языком английские часы отбивает. Бархатно отбивает, с московским выговором.
Не всем, конечно, его звон по душам да по ушам, только теперь уж ничего сделать нельзя. Не снимать же колокол!
А сними — так он ещё громче в людской молве благовестить начнёт.
Пускай уж висит, как висел, да с московскими кремлёвскими братьями-колоколами перезванивается, да толкует о голубом небе, о тихой воде,
о солнечных днях... О дружбе.
Михаил Пришвин. Весна света
Ночью снежинки при электричестве рождались из ничего: небо было звёздное, чистое.
Пороша складывалась на асфальте не просто как снег, а звёздочка над звёздочкой, не сплющивая одна другую.
Казалось, прямо из ничего бралась эта редкая пороша, а между тем, как я подходил к своему жилищу в Лаврушинском переулке, асфальт от неё был седой.
Радостно было моё пробуждение на шестом этаже.
Москва лежала, покрытая звёздной порошей, и, как тигры по хребтам гор, везде ходили по крышам коты. Сколько чётких следов, сколько весенних романов: весной света все коты лезут на крыши.
И даже когда я спустился вниз и проехал по улице Горького, радость весны света меня не оставила. При лёгком утреннике в лучах солнца была та нейтральная среда, когда пахнет самая мысль: подумаешь о чём-нибудь, и этим самым запахнет.
Воробей спустился с крыши Моссовета и утонул по шею в звёздной пороше.
Он до нашего прихода успел хорошо выкупаться в снегу, а когда ему из-за нас пришлось улетать, то от ветра его крыльев разлетелось
вокруг столько звездочек, что кружок почти в целую большую шапку почернел на асфальте.
— Видели? — сказал один мальчик трём девочкам.
И дети, глядя вверх на крышу Моссовета, стали дожидаться второго слёта весёлого воробья.
Весна света согревается полднями.
Пороша к полудню растаяла, и радость моя притупилась, но не исчезла, нет!
Как только замёрзли к вечеру лужи, запах вечернего мороза опять вернул меня к весне света.
Так вечерело, но голубые вечерние звёзды не показались в Москве: всё небо оставалось голубым и медленно синело.
На этом новом голубом фоне в домах там и тут вспыхивали лампы с разноцветными абажурами; никогда этих абажуров в сумерках не увидишь зимой.
Возле полузамёрзших луж от растаявшей звёздной пороши всюду слышался детский восторженный крик, детская радость наполняла весь воздух.
Так дети в Москве начинают весну, как в деревне начинают её воробьи, потом грачи, жаворонки, в лесах тетерева, на реках утки и кулики на болотах.
От детских весенних звуков в городе, как всё равно от птичьих криков в лесах, мои ветхие одежды с тоской и гриппом вдруг свалились.
Настоящий бродяга при первых весенних лучах и вправду часто бросает своё тряпьё при дороге...
Лужи быстро везде замерзали. Одну я попробовал ткнуть ногой, и стекло разлетелось вдребезги с особенным звуком: др... др... др...
Бессмысленно про себя, как это бывает у стихотворцев, стал я повторять этот звук, прибавляя подходящие гласные: дра, дря, дри, дриан.
И вдруг из этой бессмысленной дряни вышла сначала любимая моя богиня Дриана (душа дерева, леса), а потом и Дриандия, желанная страна, в которую ещё утром при звёздной пороше начал я своё путешествие.
Я так этому обрадовался, что несколько раз вслух, пробуя на звучность, повторил, ни на кого вокруг не обращая внимания:
— Дриандия.
— Что он сказал? — спросила одна девочка у другой позади меня. — Что он сказал?
Тогда все девочки и мальчики с другой лужи бросились догонять меня.
— Вы что-то сказали? — спросили они меня все разом.
— Да, — ответил я, — слова мои были такие: «Где тут Малая Бронная?»
Какое разочарование, какое уныние произвели мои слова: оказалось, что мы и стояли-то как раз на этой Малой Бронной.
— Мне кажется, — сказала одна маленькая девочка с плутовскими глазами, — вы что-то совсем другое сказали.
— Нет, — повторил я, — мне нужна Малая Бронная, иду к моим хорошим знакомым в дом номер тридцать шесть. До свиданья!
Они остались в кружке, недовольные, и, наверно, сейчас обсуждали между собой эту странность: было что-то вроде как бы Дриандия, и оказалось — обыкновенная Малая Бронная!
Отойдя от них на значительное расстояние, я остановился у фонаря и громко им крикнул:
— Дриандия!
Услышав это во второй раз, уверившись, бросились дети с дружным криком:
— Дриандия, Дриандия!
— Что это? — спросили они.
— Страна вольных сванов, — ответил я.
— А кто они?
— Это, — начал я спокойно рассказывать, — люди не очень большие ростом, но сильно вооружённые.
Мы вошли под чёрные, старые деревья Пионерских прудов.
Большие матовые электрические фонари, как луны, показывались нам из-за деревьев. Закрайки пруда были покрыты льдом.
Одна девочка попробовала стать, лёд затрещал.
— Да ты с головой уйдёшь! — крикнул я.
— С головой? — засмеялась она. — Как это — с головой?
— С головой, с головой! — повторили ребята.
И, прельщённые возможностью уйти с головой, бросились на лёд.
Когда же всё кончилось благополучно и никто с головой не ушёл, дети опять явились ко мне, как к старому своему приятелю, и попросили ещё рассказать о маленьких, но сильно вооружённых людях Дриандии.
— Люди эти, — сказал я, — всегда держатся по двое. Один отдыхает, а другой везёт его на салазках, и оттого время даром у них не пропадает. Они во всём помогают друг другу.
— А зачем они сильно вооружены?
— Они должны охранять от врагов свою родину.
— А почему они на салазках, у них вечная зима?
— Нет, у них всегда, как вот теперь у нас, — ни лето и ни зима, у них всегда весна света: лёд под ногами хрустит, иногда проваливается, и тогда бедные сваны уходят под лёд с головой, другие их тут же спасают. Голубые звёзды вечером у них не показываются: небо у них такое голубое, светлое, и, как только вечер, везде в окнах загораются разноцветные лампочки...
Я им рассказывал то самое, что бывает в Москве весной света, как сейчас, и никто из них не догадывался, что моя волшебная Дриандия находится тут же, в Москве, и что так скоро за эту Дриандию мы все пойдём на войну.
Ирина Пивоварова. Мы пошли в театр
Мы пошли в театр.
Мы шли парами, и всюду были лужи, лужи, лужи, потому что только что прошёл дождь.
И мы прыгали через лужи.
Мои новые синие колготки и мои новые красные туфли стали все в чёрных брызгах.
И Люськины колготки и туфли тоже!
А Сима Коростылева разбежалась и прыгнула в самую середину лужи, и весь подол нового зелёного платья стал у нее чёрный! Сима стала его выжимать, и платье стало как мочалка, всё мятое и мокрое внизу. И Валька решила ей помочь и стала платье разглаживать руками, и от этого на Симином платье образовались какие-то серые полосы, и Сима очень расстроилась.
Но мы сказали ей:
— Не обращай внимания! — и пошли дальше.
И Сима перестала обращать внимание и снова стала прыгать через лужи.
И всё наше звено прыгало — и Павлик, и Валька, и Бураков. Но лучше всех, конечно, прыгал Коля Лыков. Брюки у него были мокрые до колен, ботинки совершенно промокли, но он не унывал.
Да и смешно было унывать от таких пустяков!
Вся улица была мокрая и блестела от солнца.
Над лужами поднимался пар.
Воробьи трещали на ветках.
Красивые дома, все как новенькие, только что выкрашенные в жёлтый, светло-зелёный и розовый цвет, глядели на нас чистыми весенними окнами. Они радостно показывали нам свои чёрные резные балкончики, свои белые лепные украшения, свои колонночки между окнами, свои разноцветные плиточки под крышами, своих вылепленных над подъездами весёлых танцующих тётенек в длинных одеждах и серьёзных печальных дяденек с маленькими рожками в кудрявых волосах.
Все дома были такие красивые!
Такие старинные!
Такие не похожие один на другой!
И это был Центр. Центр Москвы. Садовая улица. И мы шли в кукольный театр. Шли от самого метро! Пешком! И прыгали через лужи! Как я люблю Москву! Мне даже страшно, как я ее люблю! Мне даже плакать хочется, как я ее люблю! У меня всё в животе сжимается, когда я смотрю на эти старинные дома, и как люди куда-то бегут, бегут, и как несутся машины, и как солнце сверкает в окнах высоченных домов, и машины визжат, и орут на деревьях воробьи.
И вот позади все лужи — восемь больших, десять средних и двадцать две маленьких, — и мы у театра.
А дальше мы были в театре и смотрели спектакль. Интересный спектакль. Два часа смотрели, даже устали. И на обратном пути все уже торопились домой и не захотели идти пешком, как я ни просила, и мы сели в автобус и до самого метро ехали в автобусе.
Похожие статьи:
Пословицы и поговорки о Родине
Познавательное занятие в старшей и подготовительной группе ДОУ по теме: Символы России
| Оспанова Гулим Жумажановна 23 февраля 2014 в 13:27 +2 | ||
|
