Лев Кассиль «Рассказы о войне» для детей
Лев Кассиль «У классной доски»
Про учительницу Ксению Андреевну Карташову говорили, что у неё руки поют. Движения у неё были мягкие, неторопливые, округлые, и, когда она объясняла урок в классе, ребята следили за каждым мановением руки учительницы, и рука пела, рука объясняла всё, что оставалось непонятным в словах. Ксении Андреевне не приходилось повышать голос на учеников, ей не надо было прикрикивать. Зашумят в классе, — она подымет свою лёгкую руку, поведёт ею — и весь класс словно прислушивается, сразу становится тихо.
— Ух, она у нас и строгая же! — хвастались ребята. — Сразу всё замечает...
Тридцать два года учительствовала в селе Ксения Андреевна. Сельские милиционеры отдавали ей честь на улице и, козыряя, говорили:
— Ксения Андреевна, ну как мой Ванька у вас по науке двигает? Вы его там покрепче.
— Ничего, ничего, двигается понемножку, — отвечала учительница, — хороший мальчуган.
Ленится вот только иногда. Ну, это и с отцом бывало. Верно ведь?
Милиционер смущённо оправлял пояс: когда- то он сам сидел за партой, и отвечал у доски Ксении Андреевне, и тоже слышал про себя, что малый он неплохой, да только ленится иногда... И председатель колхоза был когда-то учеником Ксении Андреевны, и директор машинно-тракторной станции учился у неё. Много людей прошло за тридцать два года через класс Ксении Андреевны. Строгим, но справедливым человеком прослыла она.
Волосы у Ксении Андреевны давно побелели, но глаза не выцвели и были такие же синие и ясные, как в молодости. И всякий, кто встречал этот ровный и светлый взгляд, невольно веселел и начинал думать, что, честное слово, не такой уж он плохой человек и на свете жить безусловно стоит. Вот какие глаза были у Ксении Андреевны!
И походка у неё была тоже лёгкая и певучая. Девчонки из старших классов старались перенять её. Никто никогда не видел, чтобы учительница заторопилась, поспешила. А в то же время всякая работа быстро спорилась и тоже словно пела в её умелых руках. Когда писала она на классной доске условия задачи или примеры из грамматики, мел не стучал, не скрипел, не крошился, и ребятам казалось, что из мелка, как из тюбика, легко и вкусно выдавливается белая струйка, выписывая на чёрной глади доски буквы и цифры, «Не спеши! Не скачи, подумай сперва как следует!» — мягко говорила Ксения Андреевна, когда ученик начинал плутать в задаче или в предложении и, усердно надписывая и стирая написанное тряпкой, плавал в облачках мелового дыма.
Не заспешила Ксения Андреевна и в этот раз. Как только послышалась трескотня моторов, учительница строго оглядела небо и привычным голосом сказала ребятам, чтобы все шли к траншее, вырытой в школьном дворе. Школа стояла немножко в стороне от села, на пригорке. Окна классов выходили к обрыву над рекой. Ксения Андреевна жила при школе. Занятий не было. Фронт проходил совсем недалеко от села. Где-то рядом громыхали бои. Части Красной Армии отошли за реку и укрепились там. А колхозники собрали партизанский отряд и ушли в ближний лес за селом. Школьники носили им туда еду, рассказывали, где и когда были замечены немцы. Костя Рожков — лучший пловец школы — не раз доставлял на тот берег красноармейцам донесения от командира лесных партизан. Шура Капустина однажды сама перевязала раны двум пострадавшим в бою партизанам — этому искусству научила её Ксения Андреевна. Даже Сеня Пичугин, известный тихоня, высмотрел как-то за селом немецкий патруль и, разведав, куда он идёт, успел предупредить отряд.
Под вечер ребята собирались у школы и обо всём рассказывали учительнице. Так было и в этот раз, когда совсем близко заурчали моторы. Фашистские самолёты не раз уже налетали на село, бросали бомбы, рыскали над лесом в поисках партизан. Косте Рожкову однажды пришлось даже целый час лежать в болоте, спрятав голову под широкие листы кувшинок. А совсем рядом, подсечённый пулемётными очередями самолёта, валился в воду камыш... И ребята уже привыкли к налётам.
Но теперь они ошиблись. Урчали не самолёты. Ребята ещё не успели спрятаться в щель, как на школьный двор, перепрыгнув через невысокий палисад, забежали три запылённых немца. Автомобильные очки со створчатыми стёклами блестели на их шлемах. Это были разведчики-мотоциклисты. Они оставили свои машины в кустах. С трёх разных сторон, но все разом они бросились к школьникам и нацелили на них свои автоматы.
— Стой! — закричал худой длиннорукий немец с короткими рыжими усиками, должно быть, начальник. — Пионирен? — спросил он.
Ребята молчали, невольно отодвигаясь от дула пистолета, который немец по очереди совал им в лицо.
Но жёсткие, холодные стволы двух других автоматов больно нажимали сзади в спины и шеи школьников.
— Шнеллер, шнеллер, бистро! — закричал фашист.
Ксения Андреевна шагнула вперёд прямо на немца и прикрыла собой ребят.
— Что вы хотите? — спросила учительница и строго посмотрела в глаза немцу. Её синий и спокойный взгляд смутил невольно отступившего фашиста.
— Кто такое ви? Отвечать сию минуту... Я кой-чем говорить по-русски.
— Я понимаю и по-немецки, — тихо отвечала учительница, — но говорить мне с вами не и о чем. Это мои ученики, я учительница местной в школы. Вы можете опустить ваш пистолет. Что н вам угодно? Зачем вы пугаете детей?
— Не учить меня! — зашипел разведчик.
Двое других немцев тревожно оглядывались по сторонам. Один из них сказал что-то начальнику. Тот забеспокоился, посмотрел в сторону села и стал толкать дулом пистолета учительницу и ребят по направлению к школе.
— Ну-ну, поторапливайся, — приговаривал он, — мы спешим... — Он пригрозил пистолетом. — Два маленьких вопросы — и всё будет па в порядке.
Ребят вместе с Ксенией Андреевной втолкнули в класс. Один из фашистов остался сторожить на школьном крыльце. Другой немец и начальник загнали ребят за парты.
— Сейчас я вам буду давать небольшой экзамен, — сказал начальник. — Сидеть на место!
Но ребята стояли, сгрудившись в проходе, и смотрели, бледные, на учительницу.
— Садитесь, ребята, — своим негромким и обычным голосом сказала Ксения Андреевна, и п как будто начинался очередной урок.
Ребята осторожно расселись. Они сидели молча, не спуская глаз с учительницы. Они сели по привычке на свои места, как сидели обычно в классе: Сеня Пичугин и Шура Капустина ой впереди, а Костя Рожков сзади всех, на последней парте. И, очутившись на своих знакомых местах, ребята понемножку успокоились.
За окнами класса, на стёклах которых были наклеены защитные полоски, спокойно голубело небо, на подоконнике в банках и ящиках стояли цветы, выращенные ребятами. На стеклянном шкафу, как всегда, парил ястреб, набитый опилками. И стену класса украшали аккуратно наклеенные гербарии. Старший немец задел плечом один из наклеенных листов, и на пол посыпались с лёгким хрустом засушенные ромашки, хрупкие стебельки и веточки.
Это больно резануло ребят по сердцу. Всё было дико, всё казалось противным привычно на- установившемуся в этих стенах порядку. И таким дорогим показался ребятам знакомый класс, эк- парты, на крышках которых засохшие чернильные подтёки отливали, как крыло жука-бронзовика.
А когда один из фашистов подошёл к столу, за которым обычно сидела Ксения Андреевна, и пнул его ногой, ребята почувствовали себя глубоко оскорблёнными.
Начальник потребовал, чтобы ему дали стул. Никто из ребят не пошевелился.
— Ну! — прикрикнул фашист.
— Здесь слушаются только меня, — сказала Ксения Андреевна. — Пичугин, принеси, пожалуйста, стул из коридора.
Тихонький Сеня Пичугин неслышно соскользнул с парты и пошёл за стулом. Он долго не возвращался.
— Пичугин, поскорее! — позвала Сеню учительница.
Тот явился через минуту, волоча тяжёлый стул с сиденьем, обитым чёрной клеёнкой. Не дожидаясь, пока он подойдёт поближе, немец вырвал у него стул, поставил перед собой и сел.
Шура Капустина подняла руку:
— Ксения Андреевна... можно выйти из класса?
— Сиди, Капустина, сиди. — И, понимающе взглянув на девочку, Ксения Андреевна еле слышно добавила: — Там же всё равно часовой.
— Теперь каждый меня будет слушать! — сказал начальник.
И, коверкая слова, фашист стал говорить ребятам о том, что в лесу скрываются красные партизаны, и он это прекрасно знает, и ребята тоже это прекрасно знают. Немецкие разведчики не раз видели, как школьники бегали туда-сюда в лес. И теперь ребята должны сказать начальнику, где спрятались партизаны. Если ребята скажут, где сейчас партизаны, — натурально, всё будет хорошо. Если ребята не скажут, — натурально, всё будет очень плохо.
— Теперь я буду слушать каждый, — закончил свою речь немец.
Тут ребята поняли, чего от них хотят. Они сидели не шелохнувшись, только переглянуться успели и снова застыли на своих партах.
По лицу Шуры Капустиной медленно ползла слеза. Костя Рожков сидел, наклонившись вперёд, положив крепкие локти на откинутую крышку парты. Короткие пальцы его рук были сплетены. Костя слегка покачивался, уставившись в парту. Со стороны казалось, что он пытается расцепить руки, а какая-то сила мешает ему сделать это.
Ребята сидели молча.
Начальник подозвал своего помощника и взял у него карту.
— Прикажите им, — сказал он по-немецки Ксении Андреевне, — чтобы они показали мне на карте или на плане это место. Ну, живо! Только смотрите у меня... — Он заговорил опять по-русски: — Я вам предупреждаю, что я понятен русскому языку и что вы будете сказать детей...
Он подошёл к доске, взял мелок и быстро набросал план местности — реку, село, школу, лес... Чтобы было понятней, он даже трубу нарисовал на школьной крыше и нацарапал завитушки дыма.
— Может быть, вы всё-таки подумаете и сами скажете мне всё, что надо? — тихо спросил начальник по-немецки у учительницы, вплотную подойдя к ней. — Дети не поймут, говорите по-немецки.
— Я уже сказала вам, что никогда не была там и не знаю, где это.
Фашист, схватив своими длинными руками Ксению Андреевну за плечи, грубо потряс её:
— Смотри, я буду пока очень добрый, но дальше...
Ксения Андреевна высвободилась, сделала шаг вперёд, подошла к партам, оперлась обеими руками на переднюю и сказала:
— Ребята! Этот человек хочет, чтобы мы сказали ему, где находятся наши партизаны. Я не знаю, где они находятся. Я там никогда не была. И вы тоже не знаете. Правда?
— Не знаем, не знаем!.. — зашумели ребята. — Кто их знает, где они! Ушли в лес — и всё.
— Вы совсем скверные учащиеся, — попробовал пошутить немец, — не может отвечать на такой простой вопрос. Ай, ай...
Он с деланной весёлостью оглядел класс, но не встретил ни одной улыбки. Ребята сидели строгие и настороженные. Тихо было в классе, только угрюмо сопел на первой парте Сеня Пичугин.
Немец подошёл к нему:
— Ну, ты, как звать?.. Ты тоже не знаешь?
— Не знаю, — тихо ответил Сеня.
— А это что такое, знаешь? — И немец ткнул дулом пистолета в опущенный подбородок Сени.
— Это знаю, — сказал Сеня. — Пистолет- автомат системы «вальтер» ...
— А ты знаешь, сколько он может убивать таких скверных учащихся?
— Не знаю. Сами считайте... — буркнул Сеня.
— Кто такое! — закричал немец. — Ты сказал: сами считать! Очень прекрасно! Я буду сам считать до трёх. И если никто мне не сказать, что я просил, я буду стрелять сперва вашу упрямую учительницу. А потом — всякий, кто не скажет. Я начинал считать! Раз!..
Он схватил Ксению Андреевну за руку и рванул её к стене класса. Ни звука не произнесла Ксения Андреевна, но ребятам показалось, что её мягкие певучие руки сами застонали. И класс загудел. Другой фашист тотчас направил на ребят свой пистолет.
— Дети, не надо, — тихо произнесла Ксения Андреевна и хотела по привычке поднять руку, но фашист ударил стволом пистолета по её кисти, и рука бессильно упала.
— Алзо, итак, никто не знай из вас, где партизаны, — сказал немец. — Прекрасно, будем считать. «Раз» я уже говорил, теперь будет «два».
Фашист стал поднимать пистолет, целя в голову учительницы. На передней парте забилась в рыданиях Шура Капустина.
— Молчи, Шура, молчи, — прошептала Ксения Андреевна, и губы её почти не двигались, — Пусть все молчат, — медленно проговорила она, оглядывая класс, — кому страшно, пусть отвернётся. Не надо смотреть, ребята. Прощайте! Учитесь хорошенько. И этот наш урок запомните...
— Я сейчас буду говорить «три»! — перебил её фашист.
И вдруг на задней парте поднялся Костя Рожков и поднял руку:
— Она правда не знает!
— А кто знай?
— Я знаю... — громко и отчётливо сказал Костя. — Я сам туда ходил и знаю. А она не была и не знает.
— Ну, показывай, — сказал начальник.
— Рожков, зачем ты говоришь неправду? — проговорила Ксения Андреевна.
— Я правду говорю, — упрямо и жёстко сказал Костя и посмотрел в глаза учительнице.
— Костя... — начала Ксения Андреевна.
Но Рожков перебил её:
— Ксения Андреевна, я сам знаю...
Учительница стояла, отвернувшись от него, уронив свою белую голову на грудь. Костя вышел к доске, у которой он столько раз отвечал урок. Он взял мел. В нерешительности стоял он, перебирая пальцами белые крошащиеся кусочки. Фашист приблизился к доске и ждал. Костя поднял руку с мелком.
— Вот, глядите сюда, — зашептал он, — я покажу.
Немец подошёл к нему и наклонился, чтобы лучше рассмотреть, что показывает мальчик. И вдруг Костя обеими руками изо всех сил ударил чёрную гладь доски. Так делают, когда, исписав одну сторону, доску собираются перевернуть на другую. Доска резко повернулась в своей раме, взвизгнула и с размаху ударила фашиста по лицу. Он отлетел в сторону, а Костя, прыгнув через раму, мигом скрылся за доской, как за щитом. Фашист, схватившись за разбитое в кровь лицо, без толку палил в доску, всаживая в неё пулю за пулей.
Напрасно... За классной доской было окно, выходившее к обрыву над рекой. Костя, не задумываясь, прыгнул в открытое окно, бросился с обрыва в реку и поплыл к другому берегу.
Второй фашист, оттолкнув Ксению Андреевну, подбежал к окну и стал стрелять по мальчику из пистолета. Начальник отпихнул его в сторону, вырвал у него пистолет и сам прицелился через окно. Ребята вскочили на парты. Они уже не думали про опасность, которая им самим угрожала. Их тревожил теперь только Костя. Им хотелось сейчас лишь одного — чтобы Костя добрался до того берега, чтобы немцы промахнулись.
В это время, заслышав пальбу на селе, из леса выскочили выслеживавшие мотоциклистов партизаны. Увидев их, немец, стороживший на крыльце, выпалил в воздух, прокричал что-то своим товарищам и кинулся в кусты, где были спрятаны мотоциклы. Но по кустам, прошивая листья, срезая ветви, хлестнула пулемётная очередь красноармейского дозора, что был на другом берегу...
Прошло не более пятнадцати минут, и в класс, куда снова ввалились взволнованные ребята, партизаны привели троих обезоруженных немцев. Командир партизанского отряда взял тяжёлый стул, придвинул его к столу и хотел сесть, но Сеня Пичугин вдруг кинулся вперёд и выхватил у него стул.
— Не надо, не надо! Я вам сейчас другой принесу.
И мигом притащил из коридора другой стул, а этот задвинул за доску. Командир партизанского отряда сел и вызвал к столу для допроса начальника фашистов. А двое других, помятые и притихшие, сели рядышком на парте Сени Пичугина и Шуры Капустиной, старательно и робко размещая там свои ноги.
— Он чуть Ксению Андреевну не убил, — зашептала Шура Капустина командиру, показы- Вс1.я на. фашистского разведчика.
— Не совсем точно так, — забормотал немец, — это правильно совсем не я...
— Он, он! — закричал тихонький Сеня Пичугин. — У него метка осталась... я... когда стул тащил, на клеёнку чернила опрокинул нечаянно.
Командир перегнулся через стол, взглянул и усмехнулся: на серых штанах фашиста сзади темнело чернильное пятно...
В класс вошла Ксения Андреевна. Она ходила на берег узнать, благополучно ли доплыл Костя Рожков. Немцы, сидевшие за передней партой, с удивлением посмотрели на вскочившего командира.
— Встать! — закричал на них командир. — У нас в классе полагается вставать, когда учительница входит. Не тому вас, видно, учили!
И два фашиста послушно поднялись.
— Разрешите продолжать наше занятие, Ксения Андреевна? — спросил командир.
— Сидите, сидите, Широков.
— Нет уж, Ксения Андреевна, занимайте своё законное место, — возразил Широков, придвигая стул, — в этом помещении вы у нас хозяйка. И я тут, вон за той партой, уму-разуму набрался, и дочка моя тут у вас... Извините, Ксения Андреевна, что пришлось этих охальников в класс наш допустить. Ну, раз уж так вышло, вот вы их сами и порасспрошайте толком. Подсобите нам: вы по-ихнему знаете...
И Ксения Андреевна заняла своё место за столом, у которого она выучила за тридцать два года много хороших людей. А сейчас перед столом Ксении Андреевны, рядом с классной доской, пробитой пулями, мялся длиннорукий рыжеусый верзила, нервно оправлял куртку, мычал что-то и прятал глаза от синего строгого взгляда старой учительницы.
— Стойте как следует, — сказала Ксения Андреевна, — что вы ёрзаете? У меня ребята этак не держатся. Вот так... А теперь потрудитесь отвечать на мои вопросы.
И долговязый фашист, оробев, вытянулся перед учительницей.
Лев Кассиль «Отметки Риммы Лебедевой»
В город Свердловск приехала вместе со своей мамой девочка Римма Лебедева. Она поступила учиться в третий класс. Тётка, у которой жила теперь Римма, пришла в школу и сказала учительнице Анастасии Дмитриевне:
— Вы к ней, пожалуйста, строго не подходите. Они ведь с матерью еле выбрались. Свободно могли немцам в лапы попасть. На их село бомбы кидали. На неё всё это очень подействовало. Я думаю, что она теперь нервная. Наверное, она не в силах нормально учиться. Вы это имейте в виду.
— Хорошо, — сказала учительница, — я буду это иметь в виду, но мы постараемся, чтобы она могла учиться, как все.
На другой день Анастасия Дмитриевна пришла в класс пораньше и сказала ребятам так:
— Лебедева Римма ещё не приходила?.. Вот, ребята, пока её нет, я хочу вас предупредить: девочка эта, может быть, много пережила. Они
были недалеко от фронта с мамой. Их село немцы бомбили. Мы с вами должны помочь ей прийти в себя, наладить учение. Особенно много не расспрашивайте её. Условились?
— Условились! — дружно ответили третьеклассники.
Маня Петлина, первая отличница класса, усадила Римму на своей парте, рядом с собой. Мальчик, сидевший тут раньше, уступил ей своё место. Ребята давали Римме свои учебники. Маня подарила ей жестяную коробочку с красками. И третьеклассники ни о чём не расспрашивали Римму.
Но училась она неважно. Она не готовила уроков, хотя Маня Петлина помогала ей заниматься и приходила к Римме на дом, чтобы вместе с ней решить заданные примеры. Слишком заботливая тётка мешала девочкам.
— Хватит вам учиться-то, — говорила она, подходя к столу, закрывала учебники и убирала Риммины тетрадки в шкаф. — Ты её, Маня, уж совсем замучила. Она не то, что вы — дома тут сидели. Вы себя с ней не сравнивайте.
И эти тёткины разговоры в конце концов подействовали на Римму. Она решила, что ей уже незачем учиться, и совсем перестала готовить уроки. А когда Анастасия Дмитриевна спрашивала, почему Римма опять не знает уроков, она говорила:
— На меня тот случай очень подействовал. Я не в силах нормально учиться. У меня теперь стали нервы.
И когда Маня и подруги пробовали уговорить Римму, чтобы она училась как следует, она опять упрямо твердила:
— Я почти что на самой войне была. А вы были? Нет. И не сравнивайте.
Ребята молчали. Действительно, они не были на войне. Правда, у многих из них отцы и родственники ушли в армию. Но трудно было спорить с девочкой, которая сама была довольно близко от фронта. А Римма, видя смущение ребят, стала теперь прибавлять к тёткиным словам ещё свои собственные. Она говорила, что ей скучно учиться и неинтересно, что она опять скоро уедет на самый фронт и поступит там в разведчицы, а всякие диктовки и арифметики ей не очень нужны.
Недалеко от школы был госпиталь. Ребята часто ходили туда. Они читали раненым вслух книги, один из третьеклассников хорошо играл на балалайке, и школьники тихим хором пели раненым «Светит месяц» и «Во поле берёзонька стояла». Девочки вышивали кисеты для раненых. Вообще школа и госпиталь очень подружились. Ребята сперва не брали с собой Римму. Они боялись, что вид раненых напомнит ей что-нибудь тяжёлое. Но Римма упросила, чтобы её взяли. Она даже сама сшила табачный кисет. Правда, он у неё вышел не очень складным. И когда Римма дала кисет лейтенанту, лежавшему в палате № 8, раненый почему-то примерил его на здоровую левую руку и спросил:
— Как вас звать-то? Римма Лебедева? — и негромко пропел:
Ай да Римма — молодец!
Вот так мастерица!
Шила раненым кисет —
Вышла рукавица.
Но, увидев, что Римма покраснела и расстроилась, поспешно поймал её за рукав своей левой здоровой рукой и сказал:
— Ничего, ничего, вы не смущайтесь, это я так, в шутку. Прекрасный кисет! Спасибо. А это даже хорошо, что и за рукавицу сойти может. Пригодится. Тем более, мне только для одной руки теперь и нужно.
И лейтенант печально кивнул на обмотанную бинтами правую руку.
— А вот вы мне сослужите в дружбу, — попросил он. — У меня тоже дочка есть, во втором классе учится. Олей зовут. Она мне письма пишет, а я вот ответа написать не могу... Рука... Может быть, сядете, возьмёте карандашик? А я вам продиктую. Очень буду благодарен.
Конечно, Римма согласилась. Она гордо взяла карандаш, и лейтенант медленно продиктовал ей письмо для своей дочки Оли.
— Ну, давайте поглядим, что мы тут с вами вместе насочиняли.
Он взял левой рукой листок, исписанный Риммой, прочёл, нахмурился и огорчённо присвистнул:
— Фью!.. Это некрасиво получается. Очень уж грубые ошибки ставите. Вы в каком классе? В третьем пора уже чище писать. Нет, это не годится. Меня дочка засмеёт. «Нашёл, скажет, грамотеев». Она хоть и во втором классе, а уж знает, что, когда слово «дочка» пишешь, после «ч» мягкий знак совершенно не требуется.
Римма молчала, отвернувшись в сторону. Маня Петлина подскочила к самой койке лейтенанта и зашептала ему на ухо:
— Товарищ лейтенант, она не в силах ещё нормально учиться. Она ещё не пришла в себя. На неё очень подействовало. Они почти около самого фронта с мамой были. — И она обо всём рассказала раненому.
— Так, — промолвил лейтенант. — Не совсем это правильный разговор. Бедой и горем долго не хвастаются. Или уж терпят, или помочь горю-беде стараются, чтобы не стало их. Я вот за то и правую руку свою отдал, наверное, а многие и головы совсем сложили, чтобы ребята у нас учились как следует, как мы хотим, чтобы у них жизнь была по всем нашим правилам... Вот что, Римма: приходите-ка завтра после уроков на часок, потолкуем, и я вам ещё письмецо продиктую, — неожиданно закончил он.
И теперь каждый день после уроков Римма приходила в палату № 8, где лежал раненый лейтенант. И он диктовал — медленно, громко, раздельно — письма своим друзьям. Друзей, родственников и знакомых у лейтенанта было необыкновенно много. Они жили в Москве, Саратове, Новосибирске, Ташкенте, Пензе.
— «Дорогой Михаил Петрович!» Знак восклицательный, вверх дубинкой, — диктовал лейтенант. — Теперь пиши с новой строки. «Хочу знать», запятая, «как двигается...» После «т» не надо мягкого знака в данном случае... «как двигается дело у нас на заводе». Точка.
Потом лейтенант вместе с Риммой разбирал ошибки, исправлял и объяснял, почему надо писать так, а не этак. И заставлял найти на небольшой карте город, куда посылалось письмо.
Прошло ещё два месяца, и однажды вечером в палату № 8 пришла Римма Лебедева и, хитро отвернувшись, протянула лейтенанту ведомость с отметками за вторую четверть. Лейтенант внимательно проглядел все отметки.
— Ого! Это порядок! — сказал он. — Молодец, Римма Лебедева: ни одного «посредственно». А по русскому и географии даже «отлично». Ну, получайте вашу грамоту! Документ почётный.
Но Римма отвела рукой протянутую ей ведомость.
— Вы распишитесь... Вот тут, где написано «подпись родителей или лица воспитывающего»... Как — при чём вы? Кто же ещё? А то мама в командировку уехала, а тётю я не хочу. Только ведь вы не можете... Рука...
— Могу! — сказал лейтенант. — Я уже давно могу. Давайте сюда.
Он поболтал в воздухе своей зажившей рукой и в графе «подпись родителей или лица воспитывающего» чётко вывел: «Лейтенант А. Тарасов».
Лев Кассиль «Держись, капитан!»
В Москве, в Русаковской больнице, где находятся дети, изувеченные фашистами, лежит Гриша Филатов. Ему четырнадцать лет. Мать у него колхозница, отец на фронте.
Когда немцы ворвались в село Лутохино, ребята попрятались. Но вскоре хватились, что Гриши Филатова нигде нет.
Его нашли потом красноармейцы в чужой избе, недалеко от дома, где жил председатель сельсовета Суханов. Гриша был в беспамятстве. Из глубокой раны на ноге хлестала кровь.
Никто не понимал, каким образом он попал к немцам. Ведь сперва и он ушёл со всеми в лесок за прудом. Что же заставило его вернуться?
Это так и осталось непонятным.
Как-то в воскресенье лутохинские ребята приехали в Москву, чтобы проведать Гришу.
Навестить своего капитана отправились четыре форварда из школьной команды «Восход», вместе с которыми ещё этим летом Гриша составлял знаменитую пятёрку нападения. Сам капитан играл в центре. Слева от него был юркий Коля Швырев, любивший в игре подолгу водить мяч своими цепкими ногами, за что его и звали Крючкотвором. По правую руку от капитана играл сутулый и вихлястый Ерёмка Пасекин, которого дразнили «Ерёмка-позёмка, дуй низом по полю» за то, что он бегал, низко пригнувшись и волоча ноги. На левом краю действовал быстрый, точный, сообразительный Костя Вельский, снискавший прозвище Ястребок. На другом краю нападения мотался долговязый и дурашливый Савка Голопятов по кличке Балалайка. Он вечно попадал в положение офсайда — «вне игры», и команда по его милости получала от судьи штрафные удары.
Вместе с мальчиками увязалась и Варя Суханова, не в меру любопытная девчонка, таскавшаяся на все матчи и громче всех хлопавшая, когда выигрывал «Восход». Прошлой весной она своими руками вышила на голубой футболке капитана знак команды «Восход» — жёлтый полукруг над линейкой и растопыренные розовые лучи во все стороны.
Ребята заранее списались с главным врачом, заручились особым пропуском, и им разрешили навестить раненого капитана.
В больнице пахло, как пахнет во всех больницах, чем-то едким, тревожным, специально докторским. И сразу захотелось говорить шёпотом... Чистота была такая, что ребята, теснясь, долго скребли подошвы о резиновый половичок и никак не могли решиться ступить с него на сверкающий линолеум коридора. Потом на них надели белые халаты с тесёмками. Все сделались схожими между собой, и почему-то неловко было глядеть друг на друга. «Прямо не то пекари, не то аптекари», — не удержался, сострил Савка.
— Ну и не бренчи тут зря, — строгим шёпотом остановил его Костя Ястребок. — Нашёл тоже место, Балалайка!..
Их ввели в светлую комнату. На окнах и тумбах стояли цветы. Но казалось, что и цветы пахнут аптекой. Ребята осторожно присели на скамьи, выкрашенные белой эмалевой краской.
Только один Костя остался читать наклеенные на стене «Правила для посетителей».
Скоро докторица, а может быть, сестра, тоже вся в белом, ввела Гришу. На капитане был длинный больничный халат. И, стуча костылями, Гриша ещё неумело подскакивал на одной ноге, поджав, как показалось ребятам, другую под халат. Увидев друзей, он не улыбнулся, только покраснел и кивнул им как-то очень устало своей накоротко остриженной головой. Ребята поднялись и, заходя друг другу за спину, стукаясь плечами, стали протягивать ему руки.
— Здравствуй, Гриша, — проговорил Костя, — это мы к тебе приехали.
Капитан подавил вздох и откашлялся, глядя в пол. Никогда так не здоровались с ним прежде. Бывало: «Здорово, Гришка!» А теперь очень уж вежливы стали, как чужие. И тихие какие- то больно, надели халаты... посетители...
Докторица попросила не утомлять Гришу, не шуметь особенно и сама ушла. Ребята проводили её беспомощными взглядами, потом расселись. Никто не знал, что надо сперва сказать.
— Ну как? — спросил Костя.
— Да ничего, — ответил капитан.
— Вот приехали к тебе...
— Хорошо.
— И я с ними, — виновато проговорила Варя.
— Прицепилась, как колючка, ну и никак не отстаёт, — пояснил Ерёмка.
— Как? Болит? — кивнув на халат Гриши, спросил строго Коля Крючкотвор.
— Нечему уж болеть, — хмуро ответил капитан и откинул полу халата.
Варя тихонько ахнула.
— Эх ты, совсем напрочь! — не выдержал Ерёмка.
— Что ж ты думал, обратно пришьют? — сказал капитан, запахивая халат. — Заражение вышло. Пришлось хирургически.
— Это как же они тебя так? — осторожно спросил Костя.
— Как... Очень просто. Поймали. Велели говорить, кто в партизаны пошёл. А я говорю: «Не знаю». Ну, они тогда завели меня в избу, где прежде Чуваловы жили... И шпагатом к столу прикрутили. А потом один взял ножовку да как начал ногу мне... После я уже не в состоянии стал...
— Даже выше коленки, — сокрушённо проговорил Костя.
— А не всё равно — выше, ниже... Одно уж...
— Ну, всё-таки...
— А когда резали, слыхал? — спросил любопытный Коля.
— Это на операции-то? Нет. Прочухался, слышу, только чешется. Я туда рукой, цоп, а там уж нет ничего.
— Эх, заразы! — сказал, яростно ударив себя кулаком по колену, Савка. — Знаешь, Гришка, как ты тогда без полной памяти был, чего они у нас понаделали!..
Костя Ястребок незаметно ткнул кулаком в спину Савки:
— Савка... забыл, что тебе говорили? Вот на самом деле Балалайка!
— А я ничего такого не говорю.
— Ну и молчи.
— А энта, другая, ходит? — деловито осведомился Коля, указав на здоровую ногу капитана.
— Ходит.
Все помолчали. На улице выглянуло солнце, неуверенно зашло за облако, опять показалось словно уж более окрепшим, и Варя почувствовала на щеке его нежное весеннее тепло. Закричали вороны в больничном парке, сорвавшись с голых веток. И в комнате так посветлело, будто все тени смахнуло крылами унёсшейся за окном стаи.
— Красиво у тебя тут, — промолвил Ерёмка, оглядывая комнату. — Обстановка.
Снова немного помолчали. Слышно было, как долбят за стеклом железный подоконник редкие мартовские капли.
— А занятия опять уже идут? — спросил капитан.
— У нас уже всё идёт нормально.
— По алгебре до чего уж дошли?
— Примеры решаем на уравнение с двумя неизвестными.
— Эх, — вздохнул капитан, — нагонять-то мне сколько...
— Ты только от нас не отставай на второй год, — сказал Ястребок.
— Мы тебе, знаешь, всё объясним, — подхватила Варя, — это нетрудно, правда, истинный кувшинчик! Только сперва кажется. Там только значения подставлять надо под понятия, и всё.
— А мы теперь, как немцы школу подожгли, в бане занимаемся, — рассказал Ерёмка. — Савка недавно у нас на переменке как брякнет в кадку с водой! А его как раз к доске вызвали. Такого ему жару математик задал, что он даже обсох сразу!
Все засмеялись. Капитан тоже улыбнулся. И стало легче. Но на этот раз всё дело испортил Ерёмка.
— А у нас, — сказал он, — на пустыре, где косогор, тоже сухо почти. Снег сошёл. Мы уже тренироваться начали.
Капитан болезненно нахмурился. Костя ущипнул Ерёмку за локоть. Все сердито смотрели на проговорившегося.
— Кого же теперь на центре поставите? — спросил капитан.
— Да, верно, Петьку Журавлёва.
— Конечно, того уж удара у него сроду не будет, как твой, — поспешил добавить Ерёмка.
— Нет, ничего. Он может. Вы только за ним глядите, чтоб не заводился... А что же он сам не приехал?
— Да он занятый сегодня, — быстро ответил Костя и соврал: просто ребята не взяли с собой Петьку Журавлёва, чтоб капитан не расстраивался, видя, что его уже заменили.
— А я тебе чего привёз! — вдруг вспомнил Коля, хитро посмотрел на всех и вытащил из кармана что-то на красной ленточке. — На. Дарю тебе навовсе. Это железный крест, настоящий, немецкий.
— И я такой же тебе привёз, — сказал Ерёмка.
— Эх ты! А я думал, у меня одного, — сокрушённо проговорил Костя, тоже вынимая из кармана немецкий орден.
Савка тоже полез было в карман, но подумал, вытащил из кармана пустую руку и отмахнулся:
— У нас их столько немцы покидали! Как им двинули наши, так они побросали всё.
— А я тебе книжку! — И Варя застенчиво протянула капитану свой подарок. — «Из жизни замечательных людей». Интересная, не оторвёшься, истинный кувшинчик!
— Ух, чуть не забыл! — воскликнул Савка. — Тебе Васька-хромой кланялся.
— Са-а-ввка!.. — только и мог простонать Костя.
— Ну и ты Ваське кланяйся, — угрюмо отозвался капитан. — Скажи: Гришка-хромой обратно поклон шлёт, понял?
— Ну, нам время идти, — заторопился Костя, — а то на поезд не поспеем. Народу много.
Толпясь вокруг капитана, молча совали ему руки. И каждому казалось, что самого главного, ради чего и приехали, так и не сказали. Коля Крючкотвор вдруг спросил:
— А как же ты тогда на улице оказался? Ты ведь вперёд с нами в лесу сидел. Куда же ты пошёл?
— Значит, надо было, — отрывисто ответил капитан.
— Ну, счастливо тебе!.. Скорей управляйся тут да приезжай.
— Ладно.
И они ушли, неловко потолкавшись в дверях и оглядываясь на Гришу. Столько собирались к капитану, так и не поговорили... Ушли.
Он остался один.
Тихо и пусто стало вокруг. Большая сосулька ударилась о подоконник снаружи и, разбившись, загремела вниз, оставив влажный след на железе. Прошла минута, другая. Неожиданно вернулась Варя.
— Здравствуй ещё раз. Я тут платок свой не позабыла?
Капитан стоял, отвернувшись к стене. Худые плечи его, подпёртые костылями, вздрагивали.
— Гриня, ты что?.. Болит у тебя, да?
Он замотал головой, не оборачиваясь.
Она подошла к нему:
— Гриня, думаешь, я не знаю, зачем ты тогда обратно из лесу пошёл?
— Ну и ладно, знай себе на здоровье! Чего ты знаешь?
— Знаю, всё знаю, Гринька. Ты тогда думал, что мы с мамой в сельсовете остались, не успели... Это ты из-за меня, Гринька.
У него запылали уши.
— Ещё что скажешь?
— И скажу!..
— Знаешь, так помалкивай себе в платочек, — буркнул он в стенку.
— А я вот не буду помалкивать! Думаешь, мне самое важное, сколько у тебя ног? У тёлки у нашей вон их целых четыре, а что за радость! И не спорь лучше. Я тебя, Гриня, всё равно сроду одного не кину на свете. И занятия нагоним, только приезжай скорей, поправляйся. И на пруд пойдём, где музыка.
— С хромым-то ходить не больно интересная картина...
— Дурной ты... А мы с тобой на лодке поедем, в лодке и незаметно будет. Я веток наломаю, кругом тебя украшу, и поедем мы по-над самым берегом, мимо всего народа, я грести стану...
— Это почему же обязательно ты? — Он даже повернулся к ней разом.
— Ты же раненый.
— Кажется, грести-то я пошибче тебя могу.
И они долго спорили, кто умеет лучше грести,
— Прощай, Гриня!.. Приезжай скорее... — прошептала она, не открывая глаз, и сама оттолкнула его руку.
На улице её ждали четверо.
— Ну как, отыскала платочек?.. — начал было насмешливо Савка, но Костя Ястребок грозно шагнул к нему: «Только брякни что-нибудь...»
А капитан вернулся в свою палату, поставил у койки костыли, лёг и раскрыл книжку, которую подарила ему Варя.
Бросилось в глаза место, обведённое синим карандашом.
«Лорд Байрон, — читал капитан, — оставшийся с детства на всю жизнь хромым, тем не менее пользовался в обществе огромным успехом и славой. Он был неутомимым путешественником, бесстрашным наездником, искусным боксёром и выдающимся пловцом...»
Капитан перечитал это место три раза подряд, потом положил книгу на тумбочку, повернулся лицом к стене и принялся мечтать.
Похожие статьи:
Рассказы о войне для школьников. Берлинская знаменитость
Рассказы о Великой Отечественной войне для школьников
Нет комментариев. Ваш будет первым!